Как и дебютный детектив Юлии Яковлевой «Вдруг охотник выбегает», второй роман про следователя Зайцева — «Укрощение красного коня» — о жизни в сталинскую эпоху. Книжный обозреватель Игорь Бондарь-Терещенко рассказывает о галантерейных метках времени, кентаврах революции и вообще объясняет, почему новое криминальное ретро Яковлевой — не просто лихо закрученная история, но энциклопедия советской жизни 1930-х.
Один из героев-убийц этого криминального ретро, как сегодня принято называть исторические детективы, — свихнувшийся на искусстве музейщик — выкладывает своими жертвами композиции с классических полотен. То же и с историей страны, которая складывается из частных историй в новых книгах, посвященных разным периодам сталинской эпохи: «Укрощение красного коня» Яковлевой о 1930-х, «Июнь» Дмитрия Быкова и «Калинова яма» Александра Пелевина о 1940-х. Право исторической рефлексии в очередной раз получила художественная литература альтернативных жанров. В частности, исторический детектив, корифеем которого до недавнего времени был единственно Борис Акунин, а теперь вот, кажется, становится Юлия Яковлева.
Начнем с того, что «Укрощение красного коня» — не детективный даже роман, а настоящая энциклопедия 1930-х. «А туфли-то у наглеца, отметил мимоходом, уже летние, парусиновые. Упруго шлепали. Веселые такие, молодые», — подобных галантерейных меток времени в книге — на каждом шагу. С одной стороны, это отсылки к лихому периоду чарльстона и сорочек апаш, с другой — пролонгация футуристического хамства, когда, наступая даме на пятки, молодежь нахально ухмылялась, ничего, мол, теперь можно, революция… И, казалось бы, исполняй наш герой свои прямые обязанности — расследуй дело о загубленных конях. Но он спасает из-под копыт железного коня (слышна ускоряющаяся поступь красного террора) невинные души и свою профессиональную честь. Дело ведь не по его ведомству: шпионы и диверсанты в других списках.
Все смотрели «Ликвидацию» с Владимиром Машковым про одесскую милицию, и образ Давила Гоцмана такой там героический, да? Но затронуло следствие дело другой, не бандитской и хулиганской, а государственной важности, и оказался наш герой в камере на допросе. Лежа на цементе, глядя на ботинки следователя — точно так же, как сапожник у Юлии Яковлевой, составляющий по обуви граждан их психологический портрет. «Упруго шлепали».
Итак, кони-люди, туфли-копыта как субститут вышеупомянутой железной поступи террора на заре зарождающегося тоталитаризма. Пока это всего лишь удобная диктатура пролетариата, но мы-то знаем, что и на старуху бывает проруха, головы не только провинциальных милиционеров, но и столичных командармов и даже «вышедших из доверия» жандармов режима вскоре ох как полетят. Да и в жизни рядовых граждан было не лучше, скудно и страшно. «Ковырнул шилом. Каблук совсем негодный. Да и сапог тоже. Ткни — развалится. Раньше такое выбрасывали».
И пусть персонаж, встречающий нас на первых страницах — мечтающий о былых временах, женщинах с «влажными, арабскими глазами» и полковых рысаках сапожник — не самый главный в романе, лишь фон. Но, друзья, бытовой фон здесь важнее сюжета. Понятно сразу, что в гибели лошадей виноваты не цыгане, а кто-то другой, на кого уж точно можно повесить дело. А вот перечитать после романа Яковлевой первоисточники — занятие благодарное. Тут и Олеша с «коричневой» едой, и Аверченко с разговорами «бывших» о бывших же трапезах. «На тарелках было что-то серое, — узнаем мы о полковом обеде в коммуналке. — Еда бедняков. Они все теперь бедняки, мелкая шушера — вахтеры, счетоводы, сторожа. Куда еще возьмут бесправного “бывшего”, царского офицера? Зато тарелки, бокалы, скатерть, вилки, ножи — хорошего дома. А воспоминания — подлиннее и живее событий дня. Только и слышалось: — А помните?..»
Итак, Ленинград 1931 года, советский сыщик по имени Зайцев расследует «животные» дела: то вышеупомянутый любитель искусства натравливает собак на тех, кем потом выкладывает «мизансцены эрмитажных шедевров», то другие пакостники кучкуются. Жизнь в коммуналке почти по Зошенко, время обозначено четко, рельефно, шагами «крупно скачущих часов». И, конечно, лошади: плавают они, как известно, «нехорошо, недалеко». Уверенно движется повествование, в котором товарищу Зайцеву помогает товарищ Кошкина, и даже имеется товарищ Шариков, превращенный не хуже, чем у Булгакова, в товарища Штиглица (не путать с Максим Максимычем Исаевым).
А так, конечно, превосходный детектив, поначалу напоминающий «Фаворита» Фрэнсиса Дика: ипподром, бега, тотализатор, пришедшие на смену закрытым после НЭПа казино, разбившийся жокей. Лошадьми в то время ведает Буденный и компания, а «враги народа», недобитые коннозаводчики царской России, каждый по-своему занимаются улучшением орловской породы рысаков. Не желая порой замечать, как параллельно их барским прихотям в стране — на фоне голода, репрессий и поимки шпионов родом из «Бронзовой птицы» Рыбакова — выводится новая порода людей. Этаких кентавров революции, и здесь уже не Буденный, а Троцкий — главный селекционер страны, писавший в то бурное время: «Мы можем провести через всю Сахару железную дорогу, построить Эйфелеву башню и разговаривать с Нью-Йорком без проволоки. А человека улучшить не сможем? Нет, сможем! Выпустить новое, “улучшенное издание” человека — это и есть дальнейшая задача коммунизма».
Собственно, переизданию людей, во все времена охотно идущих вместе, рядом и мимо, и посвящен этот роман с лошадиной фамилией.
Юлия Яковлева. Укрощение красного коня. Издательство «Эксмо», 2017.
Читайте также: