Ярлык, клеймо, клише, стереотип — наше все. Надел очки — ботаник, открыл книжку — зануда, пошел в спортзал — недалекий и так далее. Мы с вами очень любим отмахнуться поверхностным суждением вместо того, чтобы посмотреть чуток попристальней, малость повнимательней. У некоторых это доходит до мании, а у кого-то превращается в спорт. Ничего не поделаешь: это в нашей природе.
Как долго функционирует стереотип применительно к конкретной персоне? Не так долго, казалось бы. Достаточно просто узнать этого некто поближе — и вот уже клише растворилось как утренний туман. Однако есть универсальный носитель для такого сорта паразита. Персона, которую раскусить не так просто, а порой и невозможно. Некто нам известный и неизвестный. Речь идет, конечно, о знаменитости как таковой.
Стереотип — достаточно удобный инструмент, и актеры, музыканты, часто политики буквально погружаются в него с головой, создавая понятный потребителю образ. Но мы сейчас не о них. Мы говорим о творцах, а точнее об их отдельно взятой касте — литераторах.
Чаще всего творец, автор переживает несколько этапов развития. Разному этапу соответствует разный образ. Так, например, Есениных мы можем насчитать три штуки: условно «подражающий», «авангардистский» и «периода распада». Каждому из этих этапов соответствует разный подход. Откровенно вторичный «первый» Есенин («Ты поила коня из горстей в поводу…») сменяется «модернистом» Есениным («Песнь о собаке») и завершается полным распадом и потерей мастерства «пьяного» Есенина («Песня»). Однако в народ ушел именно поздний Есенин. Читатель, не вдающийся в творчество, но знакомый с ним по школе или по малым сборникам, запоминает именно «пьяного» Есенина и отождествляет всю личность поэта с третьим его образом.
Та же картина с Пастернаком, которого вообще случилось пять штук. От раннего несмелого автора до позднего крупного и сложного гиганта литературы. Обыватель же считает, что Пастернак всю жизнь «читал стихи и плакал» в феврале, пока «свеча горела». Не больше.
Есть еще один интересный стереотип об авторе, под который, к примеру, подпадает Иосиф Бродский. Стереотип одного конкретного стихотворения. В случае с Иосифом Александровичем, как вы уже догадались, это «Не выходи из комнаты…» Стихотворение, столь созвучное нерешительности и замкнутости современного читателя, не может не быть популярным, однако образу поэта оно не соответствует ни на грош. Активный, отказывающийся быть жертвой (вспомним разговор с Соломоном Волковым) человек, не чуждый обществу, более того, всю жизнь страдавший от его нехватки, мог написать такое стихотворение только как шутку. Однако эта шутка сыграла злую шутку с самим автором, простите мне плохой каламбур.
Есть еще и третий вид стереотипа, о котором я хотел бы поговорить. Собственно, вся статья задумана ради него одного. Касается он непосредственно Марины Ивановны Цветаевой — персоны околомистического толка. Давайте попробуем с вами сейчас, не задумываясь, вспомнить пару строк из любого ее произведения. Даю вам пару секунд. Ну? Как? Ответ, я полагаю, если вы человек, не занимающийся литературой методично, простой.
В одно время, читая лекции о наших поэтах, я невольно провел соцопрос. Строчки из произведений поэтов условно «первого ряда» вспоминают практически все, но не Цветаеву. Даже люди постарше затрудняются с ответом. Когда начинаешь интересоваться, а что вообще люди знают о Марине Ивановне, дают одно и то же определение. «Сильная женщина». На этом описание исчерпывается. А почему сильная? Да кто его знает. С чего вы взяли? Ну… Сильная. Вон через сколько прошла.
Непроизвольно начинаешь задумываться, а как же Ахматова, Гиппиус, прочие тоже вполне себе сильные независимые дамы с непростой судьбой? Но ни к кому из них клеймо «сильная женщина» не пристало. «Томная», «женственная», «дама Серебряного века» — это да. Но вот «сильная» — только Цветаева.
Как причина тому возможно, конечно, самоубийство. Однако (без гендерной скидки) ни Есенина, ни Маяковского сильными в связи с этим считать не принято.
Ответом на вопрос может стать тот факт, что Марина Ивановна в своей поэзии звучала — условно — очень по-мужски. В отличие от той же Ахматовой, писавшей о себе по большей степени с позиции слабости, Цветаева звучит с позиции силы. Хотя бы вспомните пресловутое «мне нравится, что вы больны не мной…», так откликнувшееся в стихах Бродского «как хорошо, что некого винить, как хорошо, что ты ничем не связан…»
Обилие точных сравнений, тире и частицы «как» в ее стихах делает образы точными, а текст собранным. В прозе Цветаева звучит по-европейски (читай по-тургеневски) лаконично и почти скупо в противовес густопишущей и томной Гиппиус.
Цветаева, испытывающая недостаток силы в жизни, компенсировала его в своих стихах, тогда как Гиппиус и Ахматова — полное зеркальное отражение в данной ситуации. Иными словами, Цветаеву определила форма и создала вокруг нее стереотип силы. К сожалению, тексты отошли на второй план, тогда как образ сохранился в полной мере.
Все тот же Бродский в нескольких своих интервью отмечал, что Марина Ивановна — первый отечественный поэт. Действительно, Цветаева и, главное, разработанная ею форма имеют огромное значение для русского языка. Отказываясь от такого большого пласта культуры, как стихи Цветаевой, забывая ее, мы можем упустить нечто важное и свежее даже по нынешним меркам.
А что касается стереотипа, Оскар Уайльд говорил, что человека делают не его поступки, но слухи о нем, и это, конечно, верно, но не одними слухами едины. Человек — это во многом его творчество. А когда мы забываем творчество, что остается от человека?
А также:
