Людмила Петрушевская на этой неделе отмечает день рождения. Праздничная программа намечена такая обширная, что ее опасается сама именинница: «Вообще-то загнанных лошадей принято пристреливать. Не понимаю, о чем мы думали, когда составляли расписание!» Завтра в Москве открывается выставка ее пастельной графики, еще будет концерт «Петрушевского кабаре», премьеры спектаклей по пьесам «День рождения Смирновой» и «Новые приключения Елены Прекрасной», а также представление «Анданте», перед которым писательница планирует читать со сцены свои сказки. Об этих сказках, песнях, рисунках, спектаклях, стихах Людмила Петрушевская и рассказала писателю и редактору «Литературно» Ане Колесниковой.
Говорят, вы придумываете сказки на ночь своим внукам, а уж потом их записываете и издаете — это правда?
Так было, когда росли мои дети. «Пуськи бятые» я сочинила у кроватки дочки Наташи, ей было полтора годика, она говорила на своем языке и сразу поняла «Пусек бятых». Надо было детям читать на ночь, а я уже знала наизусть свой шкаф детских книг и засыпала раньше, чем дети. Пришлось сочинять новые истории. Дети были обязаны только дать тему. Но чаще всего было некогда наутро записывать эти сказки. 36 лет я работала Шахерезадой, умножьте на 365 ночей… А осталось на бумаге около четырехсот сказок, и только.
Может, какие-то произведения появились еще более необычным образом?
Однажды (это было в годы перестройки, когда мир нами восхищался, и я каждые два месяца куда-нибудь ездила с выступлениями — на ярмарки, на свои спектакли, презентовать новые издания) — я вдруг поняла, что больше не работаю. Я увлеклась покупкой на свои малые суточные денежки (в валюте) одежды для детей и друзей, подарков родне и колбасы с сыром (в СССР ведь ничего не было). Иногда и подголадывала, экономила страшно. В какой-то момент я поняла, что меня просто покупают — отправляют из СССР как посла доброй воли от Горбачева. Тогда я начала работать везде. В самолете, на улице, в отелях. Рекорд был, когда я попросила у врача в реанимации ручку с бумагой и написала стихи, лежа под капельницей. Там были слова «венский лес», то есть имелись в виду мои вены…
Расскажите о вашей благотворительной выставке «Маленькая девочка из “Метрополя”», которая открывается завтра.
Там будут мои работы — пастели на черной бумаге. Я уже год хожу в студию и пишу обнаженную натуру — обучаюсь, на первом курсе художественных учебных заведений студенты пишут именно ню. Кроме того, я заинтересовалась идеей написать портрет балерины Анны Павловой для отеля «Метрополь»: там будет ее именной гостиничный номер (отсюда название выставки — «Маленькая девочка из “Метрополя”»). Я ведь там родилась и жила больше трех лет. Может быть, в том же номере, что и Анна Павлова. Со временем один портрет перерос в целый цикл. И это тоже пастель, как-то я к ней привыкла. Сейчас мало кто пишет пастелью, да еще и монохромные работы. Мы с Тамарой Веховой, владелицей галереи «Здесь», будем устраивать аукцион после выставки и деньги передадим в благотворительный фонд «Росток» в пользу сирот-инвалидов маленького города Порхова Псковской области.
Последняя постановка вашей пьесы «Анданте» Федором Павловым-Андреевичем — это такой эксперимент? Еще будете работать в паре с сыном?
Да, уже грядет его следующая работа: 28-29 мая премьера в московском Театре.doc, Федя поставил там мою сказку «Новые приключения Елены Прекрасной». Приходите!
«Анданте» ведь ставили несколько раз. Насколько последняя постановка отличается от предыдущих?
Прошлые постановки были самые разные, у Виктюка в «Современнике» это было противопоставление роскошных одежд работников посольства в далекой стране (и язык там был изобретенный) и одежки бедной советской женщины, которая снимает у них квартиру в Москве. А Федя ставил спектакль в Центре Мейерхольда уже в другом мире и о другом. Костюмы его героев — это диагнозы. На трико телесного цвета висят наросты разной величины. И там нет актерской игры, это ритмически построенная речь, скорее джаз, чем обмен репликами.
Есть ли у вас любимые герои из своих собственных? Кларисса? Вера? Поросенок Петр? Или все, как дети, одинаково любимы?
У меня есть, конечно, самые труднорожденные, тяжело давшиеся персонажи. Например, в еще не оконченном романе «Фармак», который я все никак не примирю с резко меняющейся действительностью. Но так бывает в самом начале работы. Обычно я запускаю в сюжет уже готовых героев, с речью и обликом. Темная комната — и два известных мне человека в известных обстоятельствах, связанные родством, любовью или местом работы, или враждой. И они живут своей жизнью, взаимодействие их происходит само собой. Не то что бы я удивлялась их поступкам. Помните у Пушкина — какую штуку «удрала» с ним его Татьяна? Иногда только приходится направлять героев на другой путь, как железнодорожный состав. Самое интересное было писать детектив. Вот тут пришлось выяснять очень многие обстоятельства, порой размером с секунду — но которые решали судьбу на всю жизнь.
Вы делаете переводы всемирно известных хитов и поете в своем «Кабаре». Как выбираете песни для себя?
Это моя любовь еще со времен молодости, с середины ХХ века. И моя нелюбовь к тем переводам, которые были сделаны. Но я ведь не перевожу, я делаю новые истории (исключение «Жизнь в розовом свете», гениальный текст, его надо было передать на русском предельно точно). Частенько тексты шлягеров в оригинале — это «рыба», кое-как прилаженный к ритму текст с большим количеством повторов и никаким содержанием, потому что там главное — мелодия и голос. Не текст. В шлягере он должен быть неважно каким. Я тогда, при отсутствии внятной поэзии, пишу свою историю от первого лица, делаю певца героем сюжета. Часто мои песенки — это театральные монологи, это путь Беранже или Вертинского. Я же драматург. Концерт мой состоится 26 мая в театре «Школа современной пьесы».
Как вам проще работать: в команде (с группой, с режиссером) или в одиночку, за письменным столом?
Никогда не работаю с кем-то. С режиссерами я часто цапалась. С иностранными актерами боролась, объясняла суть роли. Честно — меня боялись в театрах по всему миру… Но сейчас я посылаю на премьеру своих людей и попросту не прихожу на спектакль, если чувствую, что это не то. И договора не заключаю. И денег не беру. С маленьких наших театров, героев своих городов, тоже. Пусть живут, спасибо им.
Вы говорили, что прадед настаивал, чтобы вас не учили читать, и вы выучились самостоятельно, по газетам. А также как-то сказали, что все время «собираете язык». Насколько ваше детство определило желание иметь отношение к литературе?
Мой любимый Дедя был гениальный педагог, он был против диктата. Он сам был диктатором в семье и не принимал ничьего чужого превосходства над ребенком. Но, когда мне исполнилось пять лет, он уехал. И я росла полностью свободной. Меня почти невозможно заставить что-то делать, чего я не хочу. Жизнь да, заставляла. Я росла голодной, но вольной — с апреля по октябрь бегала босой и почти раздетой. В одном сарафане, нищей и голодной. Просила милостыню. А читать очень хотелось, вот я и выучилась. Не знаю, как — наверно, спрашивала, какая это буквочка. А что касается пути лингвиста Даля, то я шла этой дорогой, когда много общалась с посторонними людьми, ездила, слушала, восторгалась. Сейчас я почти не выхожу одна, возраст все-таки. Да и узнают, увы. Новый разговорный язык звучит в Интернете. Однако я им не пользуюсь. Эти языковые этапы быстро меняют друг друга. А есть вечнозеленое древо жизни, мы понимаем Державина и Пушкина. И Довлатов, Зощенко и Тэффи понятны, хотя за эти годы сленги поменялись не раз…
Как вы работаете? Что-то вроде лайфхака для молодых писателей: где найти вдохновение и силы? В чем себя ограничить, в чем поощрять?
Рецепта у меня нет даже для себя. Хорошо работается не дома. В поездках я охотно пишу, делать ведь нечего. Смартфона у меня нет, есть красненький телефон, и все. Не сижу туда воткнувшись, о нет! У меня там нет интернета. Не фотографирую себя, еще новости. А по пути много чего приходит в голову. Мне нравится рецепт парижских творцов — они работали в кафе. Я вот ищу себе кафе, в котором бы можно было сидеть и работать. Тихое, без музыки. Тут пошли мы с моими учениками в ресторанчик, а там сидит кто-то не совсем адекватный за раздолбанным пианино и лупит по клавишам. Импровизирует типа. В ресторане пианист должен следовать примеру музыканта в фильме «Касабланка». Тихая, вдохновенная музыка. Чтобы хотелось помечтать, выпить бокал хорошего вина (я не пью вообще, но другие-то да), тут же рука тянется к чему-то (тетради не в чести, компьютеры с собой уже не носят, а в айфоне романа не напишешь). Трудная вещь творчество. У меня блокнот и ручка всегда должны быть в сумке.
Романы, повести, пьесы, сказки, в том числе лингвистические, переводы, песни, картины, мультфильмы. Совсем недавно – Всемирная премия фэнтези за сборник страшных рассказов. Чего, на ваш взгляд, еще не хватает в творческой биографии Людмилы Петрушевской?
Я мечтала написать детектив. И недавно закончила повесть «Странствия по поводу смерти», где следователь и есть главный преступник. И закончила роман «Нас украли. — Да.» И еще: буквально на днях выходит книга «СТИ-ХИ-ХИ», сборник довольно (будем надеяться) остроумных стишков с моими карикатурами. Как-то на капустнике в Доме актера их услышал Максим Галкин и позвонил мне. Мы с ним встретились, он сказал, что хочет читать мои стихи на своих концертах. Попросил тексты. Я послала ему, выбрала что попроще. Он перезвонил с извинениями: «Мой зритель это не осилит»… А я вот думаю, что эти стихи можно читать со сцены. Я-то читаю, и народ хохочет.
Читайте «Литературно» в Telegram и Instagram
Это тоже интересно:
По всем вопросам сотрудничества и рекламы пишите на info@literaturno.com
