Интервью

Фото: Алексей Слаповский

Автор «Неизвестности» поговорил с «Литературно» о работе над «романом века», неискоренимом жизнелюбии русского народа и неопределенности сегодняшнего дня.

Последний роман Алексея Слаповского «Неизвестность» уже вошел в короткий список «Большой книги», лонг-листы «Нацбеста» и «Ясной поляны». Книга носит подзаголовок «Роман века», события охватывают ровно столетие, с 1917 по 2017 годы: сто лет неизвестности, изложенные в истории одного рода с помощью дневников, рассказов, писем, документов. О том, как шла работа над книгой, в чем ее оптимизм и в какую неизвестность страна идет сегодня, поговорил с Алексеем Слаповским книжный блогер Борис Алиханов.

«Неизвестность» выходит аккурат к столетию Октябрьской революции. Это следование тренду, роман написан к юбилею? Или все вышло само собой? 

Этак можно сказать, что и я родился к юбилею, в пятьдесят седьмом году. Тысяча девятьсот. Все вышло само собой – встретились папа с мамой… А я встретился со своими героями, что самое главное. Сначала с одним, потом захотелось рассказать о его сыне, дочери, внуке, правнучке. Биография рода длиной в сто лет, начиная с 1917-го. А закончил писать как раз к 2017 году. Так оно и получилось.

Дневники, стихи, рассказы, обвинительное заключение… Почему вы выбрали такой способ повествования?

Главное побуждение – я хотел, чтобы все было от первого лица. Почти без вмешательства автора. Чтобы люди сами свидетельствовали о себе. Чтобы время свидетельствовало о себе.

Дневник Владимира Смирнова очень напоминает опубликованный в прошлом году дневник школьника сталинской эпохи. Вы ведь пользовались в процессе написания какими-нибудь материалами, документами? Как вы искали, по каким признакам отбирали источники? Как с ними работали?  

Я много читал разных дневников и документов. А вот упомянутого вами дневника не читал. Если что-то совпало, значит, я научился говорить на языке той эпохи. Хоть и разные были люди, но общее имелось. Предполагаю, что это общее и роднит. Для меня источники были не образцом, а толчком к поиску. И, конечно, раз уж заглянул в историю, то нужно следовать историческим реалиям, фактам, деталям – до мелочей в предметах быта, обиходе.

В предисловии вы пишете, что приступали к роману, пытаясь разобраться в истории страны, и даже сказали, что некое понимание в итоге действительно пришло. Приняв вызов, читатели тоже пытаются что-то понять и выводы делают самые разные: от романтичного предположения, что главной движущей силой жизни человека является любовь, до лихих суждений в стиле «знал бы прикуп — жил бы в Сочи». А как вы сами все-таки сформулировали бы это новое понимание, которое осталось с вами после создания романа?

Пожалуй, я вот что понял: история людей нашей страны есть история преодоления обстоятельств и героическое стремление добиться счастья. Вырастить себя. Часто не благодаря усилиям партии, правительства и последующих партий и правительств, а вопреки им. Это – о неискоренимом жизнестроительстве и жизнелюбии. Нас бьют – мы крепчаем. Поэтому для меня эта книга вполне оптимистическая, хотя по событийному ряду вроде бы это не так. Но ведь главные события – в душе человека.

Если вам удалось в некоторой степени разобраться с прошлым, может быть, теперь понятнее и будущее? Появились ли у вас какие-то предположения на этот счет? Куда мы идем? Или все так же – неизвестность?

Мне известно одно: как бы нас не тормозили, в том числе те, кто делает вид, что куда-то нас ведет, мы будем идти сами. В каком-то смысле все равно, куда мы идем, лишь бы шли. С этим сейчас проблемы. Надеюсь, временные. Так что ответ на вопрос «Куда мы идем?» – в самом вопросе. Идем. Плохо, когда «Куда мы стоим?» То есть – за чем, как в советской очереди. Мне кажется, изрядная часть общества сейчас именно стоит. Еще хуже – стоят многие наши правители и вьющиеся вокруг них витии. Со светлыми лицами глядя назад. И это не просто плохо, это опасно для страны, гораздо опасней всяческих санкций и вражеских происков.

Есть люди, которые до «Неизвестности» не были знакомы с вашим творчеством. Какое следующее произведение вы бы посоветовали для продолжения знакомства? Есть ли среди них какие-то самые любимые, самые значимые для вас?

Самые любимые всегда впереди. Я думаю о том, что не написано, намного больше, чем о написанном. А начать бы я посоветовал с самого начала: с романов «Я – не я» и «Первое второе пришествие». И найти в сети четырехсерийный фильм «Я – не я» – это, возможно, одна из лучших экранизаций моих произведений.

Не секрет, что писателю приходится не только вдохновенно сочинять, но и себя же редактировать: сокращать, переписывать, править. Как это происходит у вас? И когда, по каким признакам вы понимаете, что книга окончена, финиш?

Почему-то у меня часто бывает так, что, не зная продолжения, я знаю финал. Это как переправляться с берега на берег. По пути сбиваешься с курса, сносит течением, иногда приходится возвращаться. Но всегда видишь другой берег. И, когда доплывешь, падаешь на землю, наваливается удовлетворенная усталость. Думаешь: я это сделал. Потом встаешь, а впереди новая река.

Как вы успеваете делать столько, сколько делаете? В чем ищете вдохновение и силы? В чем себя ограничиваете, в чем поощряете?

Это прозвучит скучно. Режим дня. Отсекание всего лишнего. А следующее утверждение выглядит нагло и нескромно: я не ищу вдохновение, оно всегда со мной. Без просыпа.

Что за последнее время поразило вас как читателя? Кого бы вы могли назвать современным классиком в России, за рубежом?

Классиков назовет время. Поразила книга Валерия Залотухи «Свечка». Это роман-подвиг, роман ценою в жизнь. На самом деле меня постоянно поражает то, что люди еще пишут книги, пьесы, стихи. Несгибаем дух человеческий. Вот об этом и «Неизвестность», кстати.

Читайте также:

«Неизвестность» Слаповского: столетие глазами очевидцев