«Седмица Трехглазого» – это художественная иллюстрация к четвертому тому акунинской «Истории Российского государства» (XVII век), изданному в ноябре 2016 года. Классический, в лучших традициях фандоринского цикла детектив, сюжет которого разворачивается на фоне бурного периода отечественной истории. Сирота Маркел, пережив в юности множество приключений, взрослеет и становится государевым человеком: ему подчиняется вся московская стража, он отвечает за городской порядок и расследование преступлений. Герой раскрывает злодеяние за злодеянием, а перед глазами читателя между тем проходит не только череда невероятных расследований «старомосковского Шерлока Холмса», но и весь семнадцатый век с его войнами, лихими разбойниками и знаменитыми бунтами. 

«Литературно» публикует фрагмент новой книги. 

Понеделок. БАБОЧКА

Человек был польский — видно по куцей шапочке с пером, по синему с разговорами кунтушу. Поляк — это еще ладно, у них какой-никакой порядок есть. Воровские казаки или гулящие тати хуже. Поэтому прятаться не стали.

Шикнув «Еду в ларь приберите», Гервасий захромал встречать гостя. Время было к вечеру, уже смеркалось. Если приезжий хочет заночевать, может, заплатит?

Маркелка с Бабочкой и Истомкой остались смотреть из окошка, но не высовывались.

Лях подъехал ближе. На коне он сидел ловко, будто на стульце. Поводьев не держал: одной рукой подбоченивался, с другой на шнурке свисал кистень.

Кланяясь, подсеменил монах. Что-то искательно сказал — сверху не разобрать.

Зато у всадника голос был звонкий, юношеский.

— Один тут монашествуешь? — Сказано было на чистом русском, без ляшской шепелявости. — Это хорошо, что один.

Конный чуть качнул правой рукой, ухватил кистень за рукоять и небрежным, ленивым, но в то же время неописуемо быстрым взмахом обрушил железное яблоко старику на голову. Что-то там в голове хрустнуло, Гервасий молча опрокинулся, распростал руки и остался недвижим. Если б Бабочка не зажала одной ладонью рот внуку, а другой Истомке, кто-нибудь из них от ужаса заорал бы. Маркелка же только мыкнул, Истомка шумно вдохнул.

Душегубец приподнялся в стременах, сложил пальцы у губ кольцом, пронзительно засвистел. Через малое время из пролома в стене повалили конные, гурьба за гурьбой, и вскоре заполонили полдвора, от обломков Восточной башни до обломков Северной.

— Не икай! — тихо велела Бабочка Истомке.

Но ляхи Истомкиного иканья все равно бы не услыхали. У них ржали лошади, перестукивали копыта, звенела сбруя. А еще орали-гоготали сотни три луженых глоток. Потом все разом притихли. В пролом, отдельно от всех, въехали еще двое, на хороших лошадях с богатыми чепраками. Один всадник большой и толстый, второй тонкий и маленький. Оба нарядные. Тот, что убил Гервасия, поскакал им навстречу. Остановил коня, как гвоздями приколотил. Что-то стал объяснять, показывая на Трапезную. Толстый — он, видать, был главным — басом ответил.

Обернувшись к отряду, убийца тонко крикнул непонятное:

— Zsiadać! Rozkulbaczyć konie! Skrzesać ogniska! Rozbij emy oboz tutaj, pod murem!

Эти трое поехали шагом через двор, а остальные начали спешиваться.

— Плохие у нас дела, — шепнула Бабочка. — Ночевать будут. Жолнеры во дворе, а начальные люди, должно быть, здесь, под крышей. Есть другой выход, чтоб не во двор?

— Нету. — Маркелка потирал губы — очень уж крепко их Бабочка давеча прижала. — Чего делать-то, а?

Толстый лях грузно слез подле крыльца. Другому, маленькому, помог сойти на землю молодой душегуб.

Главный что-то спросил, показав на мертвого старца Гервасия.

Злодей ответил:

— Tak będzie bezpieczniej, panie pułkowniku. Mogł przekazać wieści kozakom albo ziemtsom.

Бабочка тряхнула Маркела за плечи.

— Если другой двери нет, надо прятаться. Куда? Думай быстро!

Таким же сдавленным шепотом она говорила в засаде, когда ждала с самострелом оленя или лося.

Придумал не Маркел — Истомка.

— В схрон надо. Где Гервасий от литвы спасался!

Еле-еле успели втиснуться и закрыться досками. У порога уже звучали шаги — сначала гулкие, по каменным плитам, потом скрипучие, по дереву.

Борис Акунин. Седмица Трехглазого. «АСТ», июнь 2017.