Рецензия

Фрагмент обложки сборника «Лето» Аллы Горбуновой

Абсурдистские этюды, немного фантасмагории, автофикшн и образ эгоцентричной рассказчицы: Юлия Рудченко делится впечатлениями от «Лета» Аллы Горбуновой.

В «Редакции Елены Шубиной» выходит «Лето» — новая проза Аллы Горбуновой, обладательницы Премии Андрея Белого за стихотворный сборник «Пока догорает азбука» и премии «Нос» за рассказы «Конец света, моя любовь». Книжная обозревательница Юлия Рудченко размышляет о том, чем «Лето» похоже на предыдущие тексты Горбуновой, что в рассказах вызывает неловкость, почему эту прозу можно считать перформансом и при чем тут коронавирус.

Алла Горбунова практически сразу — с момента своего прозаического дебюта «Вещи и ущи», визионерского и психоделического текста про энтелехию, бытие и материю — была записана в надежды современной отечественной литературы. Вышедший в 2020 году сборник «Конец света, моя любовь» о юности, взрослении на рубеже девяностых и нулевых, первых литературных экзерсисах и экспериментах с собственной сексуальностью закрепил за автором место в первом писательском ряду. И заслуженно.

Однако и в романе «Другая материя» писательница вновь использует полюбившийся читателям прием — абсурдистские этюды, немного фантасмагории, автофикшн и образ эгоцентричной рассказчицы. Эти же виньетки можно найти в недавно изданном «Лете» — книге разножанровых лирических зарисовок, снова тяготеющих к автофикшну, иногда — к жанру анекдота, псевдофольклорной сказке и даже хоррору. Кажется, что Алла Горбунова по-прежнему занимается освоением «старых новых территорий», погружаясь в самоповторы.

Итак, героиня (проекция личности автора?) в разгар пандемии оказывается на даче в доме детства. Лето, беседка, качель под соснами, распустившиеся нарциссы, маленькая кочка с  фиолетовыми цветами, на которую все время писает сын Егор, только научившийся писать стоя. Туя у бани. Все только пробуждается. И именно там, вдали от сутолоки и городского шума, писательница оказывается наедине с природой и предается воспоминаниям о жизни, семье, любовных историях и особом потустороннем ирреальном мире, рожденном из сновидений и магических практик. И весь сборник — это по сути такой литературный anamnesis morbi в форме дневника, рефлексия, личный опыт проговаривания такого *сensored, эксгибиционисткого, когда доля личной обнаженности иногда превышает принятую норму.

— Егор захотел какать, мама придерживала его в кустах под дождем и вся промокла. Гоша был доволен, что мы оставили кучу говна рядом с избирательным участком.

И ведь у меня как читателя, заметьте, не возникает ощущения соучастия, этот вполне себе традиционный детский ритуал, описанный головокружительно достоверно, не отзывается теплым узнаванием. А появляется ощущение неловкости. И почти сразу хочется немедленно прикрыть нос рукой.

И так происходит почти во всех остальных искренне рассказанных *censored историях.  Так, например, о сновидениях.

— Мы вместе с Д. трахаем детдомовскую девушку. Девушка с воем катается по полу. Новый заговор врачей: теперь они заставляют людей лысеть. Некое божество явилось мне в облике коровы, мы очень любили друг друга, она каталась по траве и выгибалась, а я ласкала ее. Мой возлюбленный — художник, он рисует обнаженную кореянку и спит с ней.

Почти четверть книги занимают мистические прозрения, одинокое путешествие по глубинам бессознательного, выход в астрал, зеркальные отражения, и героиня при этом изъясняется путано и философски:

— Я <…> стала слушать мысли вещей. Я трогала спинку кровати и слушала мысли спинки кровати — то, что происходило у меня в голове, это приходило мне в голову, но принадлежало спинке кровати. Собственно, это были не мысли, это было чистое ее внутреннее, рокот <…> у вещей неспокойно внутри.

Вот такие декорации для вечного словесного перформанса.

В текстах Горбуновой таинственное и философское становится органикой обыденности. Некоторые из сюжетов снов записаны как художественные произведения — не то притчи, не то верлибр (он, конечно, порядком уже всем надоел, но уходить до сих пор не хочет). А еще ведутся неспешные разговоры о разном: о поэзии, Юнге и Фрейде, Босхе и Брейгеле. О созерцании картин и медитации на них.

И «Лето» Горбуновой — это немного о времени и о себе, себе, а также себе. Еще немножечко о себе в себе. И в других. И в своих. Как «фильмография фильмов», знакомых и интересных исключительно самому автору.

Наблюдается там и книксен Наталье Мещаниновой, и Анне Козловой, Евгению Гришковцу, Андрею Аствацатурову. Это автофикшн, объединяющий битнический sex, drugs and rock’n’roll, а также мистику, ковид и всякое возвышенное — например, любовь к семье и сыну, возвращение домой после выздоровления подобно возвращению в рай.

У меня ковид. И вызванная им вирусная пневмония с матовым стеклом в легких.

Еще год назад о ковиде и пандемии писали многие. Теперь из ЧП ковид превратился в хронику с рецидивирующим течением — как атипия, вдруг ставшая вариантом нормы. Евгений Водолазкин в 2020 году успел сочинить ковид-драму «Сестра четырех» об опыте проживания самоизоляции. Весной в 2021 году в издательстве «Городец» вышла книга «Карантин по-питерски» — переписка четырех известных современных писателей, проживающих в Петербурге. Сели и сообразили на четырех — сокровенно и memento mori О чем думали, о том и написали. Как на последней исповеди.

Вот примерно так же делает Алла Горбунова, писательница незаурядная, но очевидно не придерживающаяся принципа Джулиана Барнса «никогда не писать двух похожих книг». Горбунова написала. Зачем-то. Хронику существования крайне чувствительной личности в условиях глобальной катастрофы — о любви, поиске истины, о том, что всегда останется важным.

Если вернуться к кинематографическим аналогиям, то сборник рассказов Горбуновой отчасти можно сравнить с киноработами режиссера Терренса Малика.

Монологи также порой очень многословны. Кажется, в этих рассказах прирожденными философами скоро станут и птицы, и предметы мебели, — все, что попадает в объектив автора. Однако зная художественный метод Горбуновой, потешаться над этим совсем не хочется, ведь ей в полной мере удалось создать свою вселенную, которая живет исключительно по ее придуманным законам.

Сюжет «Лета» второстепенен. Тип повествования — максимальный свободный, его цель — создание пространства для жизни, пространства для разговора, при этом часто автор отступает в сторону, позволяя себе многоточия и паузы как поэт.

Финальный рассказ «Матовое стекло» возвращает нас в самое начало — к истокам, в страну детства, родительский дом, наполненный уютом. Дом — как центр психологической памяти, где героиню ждет после больницы мама. Сельский дом, где в окна светит солнце, а за окнами — цветы и шмели. И бабушка с дедушкой.

Наше всегда.

Круг замыкается, и мы оставляем героиню в безбрежном океане жизни. Жизнь — это вирус; разум, сознание, мышление — тоже вирус. Кто мы? Да Бог его знает.

Я только знаю, что пора купить себе новые джинсы, ведь скоро зима. И похолодает. Ни у кого нет пока никаких планов? Good to know.


Алла Горбунова. Лето. АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2021


Читайте «Литературно» в Telegram и Instagram


Это тоже интересно: 

Кто крепок будет и целен, оказавшись в миру?


По вопросам сотрудничества пишите на info@literaturno.com