Рецензия

Кафкианские ловушки, лингвистические игры и опасный внутренний мир: рассказываем о новом сборнике новелл «Все ярче и ярче» писателя-авангардиста Андрея Бычкова.

Андрей Бычков — прозаик и сценарист, лауреат премий «Нонконформизм» и Silver Bullet — выпустил сборник «Все ярче и ярче», в который вошли новые новеллы. Редактор «Литературно» Ана Колесникова объясняет, почему Андрея Бычкова не перепутать ни с одним из экспрессионистов, экзистенциалистов, абсурдистов и прочих истов. А заодно пересказывает «Красную Шапочку» в духе этой книги.


— Повторяй за мной.
— Что повторять?
— В самом центре зла.
— В самом центре зла.
— Есть еще и сердцевина зла.

— Андрей Бычков. Я должен спастись.

Есть такая популярная стилистическая игрушка — пересказывать «Красную Шапочку» в духе разных авторов. Если бы эта сказка была новеллой из новой книги Андрея Бычкова, история выглядела бы примерно так: «Я, голый, растянутый на цепях, вишу над кроватью бабушки или даже прабабушки голубоглазого подпудренного Ангела, который засовывает мне в рот горячий, обжигающий пирожок с раздавленными, как эта весна, ягодами бузины. В огороде бузина, а у бабки внучка. Куст черным пламенем бьется в окно хохочущей спальни, будто хочет вырваться из влажных объятий красного вечера. Всюду по стенам — волчьи шкуры, аккуратно расчесанные. А на Луне большой добрый дровосек с грустными глазами собирает распиленные деревья, дайте-ка, мои миленькие, я вас соберу, вам ведь не больно? В волосах Ангела — красные цветы. Как же они называются? Я не знаю. Да они и сами не знают, вечно распускаются без названий каждый год».

То есть перед нами экспрессионизм. Безымянный герой (реже героиня), чаще всего «я» (реже — «он»), очнувшись в какой-нибудь ловушке «некто, данный себе в вопросах без ответов», начинает к этим ответам продираться. Иногда герою кажется, что понимание придет к нему, если он останется в «ловушке-хлопушке». И тогда он долго лежит в темноте, «положив под голову руки, как лежат в старинных кинофильмах». Или сидит, курит, пьет. Или изучает фаланги своих пальцев. Или снова и снова является в «ледяное злобное царство» — мастерскую художницы, которая подвешивает и растягивает его на цепях, чтобы написать картину боли и унижения. Иногда герой решает, что ответы — за пределами этого «странного пространства», и принимается из него бежать. По улицам, по лужам, «не разбирая дороги, не разбирая себя», по серому вялому льду на прудах, по каменистому дну на стреловидных неправильных ногах, с налобным, как у спелеолога, фонариком, через заваленные проходы, по черному жерлу туннеля, по загородному шоссе, по рельсам за поездом, по крыше поезда, спотыкаясь и падая, как во сне, «который настигает нас по какому-то странному закону безволия, что мы должны, наконец, оставить себя и забыть, отдаться в чужие руки». По этому закону — кафкианского путешествия — остановившийся герой обнаруживает себя ровно в том же самом месте, откуда он так долго и старательно бежал:

— Ты же собирался уезжать?
— Элегантный мотор.
— Ты не уехал из-за меня?
— Не то, чтобы.

Поход во имя возвращения реальности оборачивается вечным возвращением, бесконечным возвращением того же самого: снова «зачем» слипается с «почему», «что» мешается с «как», будто ты «всего лишь подшит на подкладке реальности» и «словно моль, ее, эту реальность, должен жрать».

— Тебе совсем неинтересна реальность?
— А что, по-твоему, есть реальность?

Герой Андрея Бычкова по-кафкиански блуждает в коридорах своей внутренней канцелярии, и все лезет, лезет «в голову размалеванная продавщица из канцелярского». Он покорно смотрит дэвидлинчевские сны и вдумывается в них прилежно, по-андрейплатоновски. По-леонидандреевски он ужасается «какой-то пропасти, какой-то невыносимой бездне», хохочет красным смехом, «аж на корточки от смеха присел, типа, счас обоссытся, а тут уже и дым валит черный, типа, от жира, вот где праздник». Герой по-бунюэлевски вспарывает реальность опасной бритвой — «опасная вещь внутренний мир, многие не возвращались» — из разреза валятся бойлерные куры и седые мужские дымные яйца, вылетают, как в сметане грач, черные машинки, выпрыгивают белые кролики под хлором, лезут муравьи и капает жир.

— Это вы насиловали животное?
— Я.
— У вас был опыт?
— Я не знаю, что это такое.
— Это Декарт.

Пока герой получает свой психоделический опыт, перебирая мнимости и принимая то одну, то другую за подлинность, пока он тревожится экзистенциальной тревогой, рефлексирует, сходит с ума, вроде как приходит в ум, борется, страшится, ищет и бежит, автор ставит над реальностью свой собственный эксперимент. И этот эксперимент не дает перепутать Андрея Бычкова ни с одним из экспрессионистов, экзистенциалистов, абсурдистов, сюрреалистов и прочих истов. Эксперимент этот языковой.

Пока герои Андрея Бычкова подвешивают, растягивают и всячески изничтожают других героев, сам Андрей Бычков занимается примерно тем же самым со словами, с речью. Начнем рассказ в каком-нибудь нейтральном ключе. Присовокупим пару несуществующих или просто не к месту слов. Клаунс. Гинтумбантгмы. Горькое слово «торф». Вот у нас уже и «некое хаосино, разрушающее сложившийся порядок вещей». Однако рано сосать фьорды! Остаемся на острие игры. Тут у нас пусть будет по-библейски: «И дивлюсь я подвалам подлинным, где мучают младенцев, чтобы впредь не рождались. И вот уже птицы летят за хлебом и за вином, низко, горизонтально». Этот пусть заговорит на великом и бессвязном разговорно-уличном, а тот пускай думает так, будто он только что вылез из платоновского котлована: «А лицо оставили ему под небом. Вместе все это составляло фигуру». И, наконец, переведем всех на антиязык:

— Ты пытаешься сбить нас всех со следа, как та маленькая Нурэна, — сказала жена.
— Ты говоришь, как бульдог.
— А разве диван — не твоя мать?!
— А что, я разве ничего не делал?!
— А где это все, что ты делал?! Пытался ли ты разорваться над пропастью, стать морской солью, носом или пыльцой метеора, лишь бы подальше от нашей чертовой страны, от наших куриных мозгов, от наших слизистых дум и жареного плача? Пытался ли ты стать прямым, как Изольда и кривым, как Гамлет? Нет, ты захотел больше врать и разводить руками, ты предпочел бы сосать свои одинокие фьорды вместо наших откровенных разговоров, а я навязываю тебе бесконечное возвращение, вечное возвращение того же самого, потому что…
— Что?
— Потому что ты никогда не был гражданином.

Читателем считано? Считано. Что и требовалось доказать: пришлось разрушить язык, чтобы что-то сказать, «с помощью зла избавиться от самого зла», чтобы добраться до сердцевины. «Просто надо быть точным и ясным в своих глаголах. И совпадать со своим изначальным решением». Не надевать «этот старый, трещащий по швам кафтан, этот чертов пиджак, сшитый из расхожих истин». Не подменять свободу козла вымыслом вымени. Быть готовым к чистому совокуплению без идеалов. «Слишком часто мы ловим себя в ловушки абстракций. А лучше бы ориентироваться на местности… Со своим неверием в себя… С фантастической уверенностью, что все будет в порядке». И тогда все будет в относительном порядке. Тогда слабоумный и старомодный кришнамуртианец сможет хоть о чем-нибудь договориться с Бруневичем с броневичка.


Андрей Бычков. Все ярче и ярче. Алетейя, 2021


Будем литературны в Telegram и Instagram


Это тоже интересно: 

Водолазкин: опыт — это не боль, а осмысление боли


По вопросам сотрудничества пишите на info@literaturno.com