Поэт, художник и философ Максимилиан Волошин играл важнейшую роль в литературной жизни своей эпохи. На его даче в Коктебеле отдыхали, творили и даже спасались многие коллеги по цеху: Алексей Толстой, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, – вот лишь некоторые знаменитые гости волошинского дома. Дуэль Волошина с Гумилевым на Черной речке обросла слухами и стала чуть ли не самым громким окололитературным событием своего времени. А таинственная Черубина де Габриак — хромая поэтесса Елизавета Дмитриева, из-за которой дуэль и произошла — считается авторским «произведением» Волошина, его талантливой мистификацией. Но так ли это на самом деле? Какую роль в создании мифа играла сама Дмитриева и как это отразилась на ее судьбе, рассказала «Литературно» писатель и журналист Надежда Муравьева.
С моею царственной мечтой
Одна брожу по всей вселенной,
С моим презреньем к жизни тленной,
С моею горькой красотой.
Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба…
Венчает гордый выгиб лба
Червонных кос моих корона.
Но спят в угаснувших веках
Все те, кто были бы любимы,
Как я печалию томимы,
Как я, одни в своих мечтах.
Не разомкну заклятый круг,
К чему так нежны кисти рук,
Так тонко имя Черубины?
Эти чуть старомодные и словно бы намекающие на какую-то тайную трагедию стихи были присланы в редакцию нового журнала «Аполлон» в 1909 году. Они пришли в лиловом конверте, страницы были надушены пряными духами, переложены крымскими травами, исписаны острым отвесным почерком.
Сергей Маковский, редактор и издатель журнала «Аполлон»: «Адреса для ответа не было, но вскоре сама поэтесса позвонила по телефону. Голос у нее оказался удивительным: никогда, кажется, не слышал я более обвораживающего голоса. Не менее привлекательна была и вся немного картавая, затушеванная речь: так разговаривают женщины очень кокетливые, привыкшие нравиться, уверенные в своей неотразимости».
«Инфанта», «испанка» и «колдунья» покорила Маковского с полуслова, с полустиха. Да и не только его: вся редакция «Аполлона» буквально потеряла голову, влюбились все и сразу. Таинственность этой загадочной поэтессы, ее недостижимость привлекли всех. Ее звали Черубина де Габриак – имя сомнительное, чужеземное… Испанка или француженка, даже скорее испанка, судя по ее стихам, где сложным узором переплетались «католические» темы: преклонение перед Игнатием Лойолой, страстное покаяние перед статуей Севильской Божьей Матери, «грешная» влюбленность в Христа…
Сергей Маковский: «С особым азартом восхищался Черубиной Максимилиан Волошин, … обнаруживший горячий интерес к “Аполлону”, и ко всему, что лично меня трогало. Особенно увлекательны были разговоры с ним о Черубине де Габриак, которая продолжала от времени до времени посылать стихи, упорно отказываясь, однако, открыть свою “тайну”. Мы недоумевали: кто она? почему так прячется? когда же, наконец, зайдет в редакцию? Нет, она решительно уклонялась от личного знакомства».
Почему же известный поэт, масон и эстет Максимилиан Волошин так «азартно» восторгался юной «осьмнадцатилетней» Черубиной, всячески поддерживая интерес к ней в кулуарах журнала?
Максимилиан Волошин в статье «Гороскоп Черубины де Габриак»: «Аполлон усыновляет нового поэта. Нам, как Астрологу, состоящему при храме, поручено составить гороскоп Черубины де Габриак. Постараемся, следуя правилам царственной науки, установить его элементы. Две планеты определяют индивидуальность этого поэта: мертвенно-бледный Сатурн и зеленая вечерняя звезда пастухов Венера, которая в утренней своей ипостаси именуется Люцифером.
Их сочетание над колыбелью рождающегося говорит о характере обаятельном, страстном и трагическом. Венера — красота. Сатурн — рок. Венера раскрывает ослепительные сверкания любви: Сатурн чертит неотвратимый и скорбный путь жизни…
…Стихотворения Черубины де Габриак таят в себе качества драгоценные и редкие: темперамент, характер, страсть…»
Ничего удивительного в том, что Волошин так восхищался и предвещал новому поэту блистательный жизненный путь: Черубина де Габриак была его творением, маской мистификации, которую придумал он для молодой учительницы Елизаветы Ивановны Дмитриевой. Он умел завораживать рассказами о славе, ему нравилось играть людскими судьбами и создавать мифы, на время порабощающие всех вокруг.
Марина Цветаева, «Живое о живом»: «… В этой молодой школьной девушке, которая хромала, жил нескромный, нешкольный, жестокий дар, который не только не хромал, а, как Пегас, земли не знал. Жил внутри, один, сжирая и сжигая. Максимилиан Волошин этому дару дал землю, то есть поприще, этой безымянной – имя, этой обездоленной – судьбу…»
Но так ли это? Верно ли то, что Волошин одарил бедную девушку новой судьбой, как думала восторженная и любящая его Цветаева, сама изрядный мифотворец.
Прежде всего стоит упомянуть, что Елизавету Дмитриеву назвать «обездоленной» было никак нельзя: да, она не могла бы сказать, что у нее «гордый выгиб лба» и червонные косы, ее внешность была далека от условно-романтической, но в этой мистификации важнейшую роль сыграла она сама.
Не слишком красивая, немного прихрамывающая, но наделенная острым умом и обаянием, знаток испанской культуры и старофранцузского, покорившая разом двух известных поэтов: Николая Гумилева, делавшего ей предложение и отвергнутого, а также самого мэтра мистификации Волошина, бывшего старше ее на десять лет. Впоследствии оба дрались из-за нее на дули – последней в истории дуэльного искусства…
Миф о ее крайней непривлекательности и особой, роковой, некрасивости разбивается о слова немецкого поэта и переводчика Генриха фон Гюнтера: «Она была среднего роста, скорее маленькая, довольно полная, но грациозная и хорошо сложена. Рот был слишком велик, зубы выступали вперед, но губы полные и красивые. Нет, она не была хороша собой, скорее – она была необыкновенной, и флюиды, исходившие от нее, сегодня, вероятно, назвали бы сексом».
Черубина родилась на даче у Волошина в Коктебеле. Волошин, великий обольститель и чародей, предложил Лиле эту увлекательную «игру» и она, влюбленная и вдохновленная, согласилась.
Алексей Толстой: «Помню – в теплую звездную ночь я вышел на открытую веранду волошинского дома, у самого берега моря. В темноте, на полу, на ковре лежала Дмитриева и вполголоса читала стихотворение. Мне запомнилась одна строчка, которую через два месяца я услышал совсем в иной оправе стихов, окруженных фантастикой и тайной… В пряной, изысканной и приподнятой атмосфере «Аполлона» возникла поэтесса Черубина де Габриак. Ее никто не видел, лишь знали ее нежный и певучий голос по телефону. Ей посылали корректуры с золотым обрезом и корзины роз. Ее превосходные и волнующие стихи были смесью лжи, печали и чувственности».
Именно немецкий поэт Гюнтер, кстати, сыграл роковую роль в этой истории, раскрыв тайну прекрасной испанки. Сама Лиля в минуту раздражения и отчаянья, возвращаясь ночью с очередного поэтического сборища, рассказала ему о том, кто такая на самом деле Черубина де Габриак. Гюнтер без промедления сообщил об этом Михаилу Кузмину, который женщин и вообще не жаловал, а уж Черубину, властительницу поэтического Петербурга, тем паче. Кузмин тут же рассказал обо всем Маковскому, и Лиле пришлось открыться.
Маковский описывал их первую и последнюю встречу на редкость драматично: «Было десять вечера, когда раздался ее звонок. Я стал прислушиваться к шагам горничной, побежавшей на звонок в переднюю, затем к ее, Черубининым, шагам… Сердце мое стучало. В эту минуту судьба произносила свой приговор, в душе с самого затаенно-дорогого срывался покров.
Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы? Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину…»
Думается, именно это первое «шоковое» впечатление от Дмитриевой и послужило впоследствии основой для легенды о чудовищной некрасивости «двойника» Черубины.
И все же это впечатление более чем понятно: никакая живая женщина не могла сравниться с «Прекрасной Дамой», которую рьяно создавало воображение многих, включая Блока – а ведь именно в эту область прозрений, ожиданий и мечтаний и вступила Лиля, назвавшись неприступной Черубиной де Габриак!
Максимилиан Волошин: «Маковский подозревал о моем сообщничестве с Лилей и однажды спросил меня об этом, но я, честно глядя ему в глаза, отрекся от всего. Мое отречение было встречено с молчаливой благодарностью…»
Да, это было действительно так, Волошин «отрекся» и нимало о том не жалел. Через несколько лет он будет уговаривать Цветаеву писать под маской «поэта Петухова», и только «протестантская честность» спасет Марину от этой «игры».
Была ли разбита жизнь той, которая творила под маской Черубины? И да, и нет. Стихов она еще долго не писала, даже читать их не могла – сразу потоком лились слезы. И только через много лет стихи пришли и уже не оставляли Дмитриеву, благодаря которой мы можем заглянуть теперь в омут Серебряного века и увидеть в глубине странные образы двойников, эти подчас жестокие игры, в которые играли поэты…
Читайте также:
