Интервью

Составители сборника стихотворений поэта и переводчика Владимира Полетаева, погибшего в 18 лет, рассказали «Литературно» о его творчестве, жизни и смерти.

Недавно в Москве вышел сборник стихотворений поэта и переводчика Владимира Полетаева, покончившего с собой в 18 лет в 1970 году. Его издатели и составители — организаторы литературных чтений «Они ушли. Они остались», посвященных поэтам, умерших молодыми: Борис Кутенков, Елена Семенова и Николай Милешкин. Ранее по итогам этих чтений были опубликованы две антологии «Уйти. Остаться. Жить», включившие стихи около 80 авторов. И задумана специальная книжная серия, в которой будут выпускаться отдельные сборники поэтов антологии. Первая книга, уже вышедшая в серии, — «Прозрачный циферблат» Владимира Полетаева. О том, какие удивительные совпадения привели к выходу сборника, как жил и работал Полетаев, из-за чего погиб и почему этого нельзя было предвидеть — редактору портала «Литературно» Арине Буковской рассказали составители книги Елена Семенова и Николай Милешкин, а также хранительница архива Полетаева и специалист по его творчеству Ремма Арштейн.   

Знаю, что составители сборника Владимира Полетаева вышли на архив этого поэта случайно. Расскажите?

Елена Семенова: Звезды сложились удивительным образом. Директор Гослитмузея — Дмитрий Бак — переехал в дом, где жил и покончил с собой Полетаев. И Бак обнаружил в подъезде книги Полетаева, вынесенные из его квартиры. Он написал об этом у себя на Facebook, пост прокомментировала Ремма Арштейн. Это прочел Борис Кутенков, идейный вдохновитель и один из составителей антологии «Уйти. Остаться. Жить».  Так мы узнали, что Ремма — хранительница архива.

Ремма Арштейн: На самом деле ситуация, которая нас познакомила, неверно трактовалась в сети. Друзья Володиных родителей — семья Гавашели — принимали большое участие в сохранении Володиного наследия. После смерти отца Володи они 13 лет ухаживали за его мамой, которая осталась одна. Только благодаря их усилиям она дожила до девяносто одного года. И им было очень непросто, потому что в последние годы она была очень больна, стала трудным человеком. После ее смерти они в той страшно запущенной квартире начали делать ремонт, чтобы там можно было нормально жить. У Володи была колоссальная библиотека стихов. Часть книг они себе оставили, но все просто невозможно было хранить. Они пытались пристроить в библиотеку, там не взяли. И тогда некоторые Володины книги — с подписями, потому что он подписывал каждую, — выложили на лестничную площадку, чтобы люди могли забрать. Это и увидел Дмитрий Бак. Алла Гавашели была страшно расстроена, когда он написал, что она выбросила Володины книги. Для нее это была травма, ведь на самом деле она, наоборот, так много сделала для Володиной семьи.



 


Вы сразу согласились на то, чтобы творчество Полетаева было опубликовано?

Ремма Арштейн: Я этому рада, потому что Володя — очень важный человек для меня. В следующем году будет 50 лет как он погиб. И я считаю одной из своих главных жизненных задач — сохранить и распространить его наследие.

Владимир Полетаев
Владимир Полетаев в 16 лет

Николай Милешкин: Ремма Арштейн — вообще человек уникальный. Мы работаем с разными наследниками, и далеко не всегда сотрудничество проходит так гладко. Всякое бывает. Например, наследники Леонида Аронзона вообще запретили нам печатать его подборку, аргументировав тем, что антология «Уйти. Остаться. Жить» будет провоцировать молодых людей на суицид. Это, конечно, крайний случай, обычно наследники разрешают публиковать, но сами не знают, где находится архив, и вообще не интересуются творчеством своего родственника. Говорят: «Мы не против, если найдете, печатайте на здоровье». А Ремма, во-первых, спокойно дает доступ к архиву, а во-вторых, прекрасно знает творчество Полетаева — вплоть до альтернативных вариантов разных строчек. К ней всегда по этому поводу можно обратиться.

Ремма, как вышло, что архив Полетаева оказался у вас?

Ремма Арштейн: Мы с Володей дружили со школы. В девятом классе мы участвовали в конкурсе молодых поэтов и разделили третье место. Познакомились, решили пересечься в каникулы и подружились очень быстро и очень крепко. Общались до второго курса, до Володиной гибели. После того как он умер, я стала близка с его родителями. Приходила к ним, была вхожа в семью. Когда его отец Григорий Самойлович стал готовить Володину книгу стихов, которая вышла в Грузии в 1983 году, он меня к этому привлек. В общем, из Володиных друзей я была той, что осталась насовсем. Ну и тетя Надя — его мать — в завещании передала мне авторские права. Я в права наследства не вступила, посчитала, что незачем. Но архив у меня.

Сборник Полетаева — первая книга серии, в которой будут издаваться стихи поэтов из антологии «Уйти. Остаться. Жить». Почему вы решили начать с этого автора?

Николай Милешкин: Выбирая авторов, мы исходили из двух критериев: талант и неизданность. Талантливых поэтов в нашей антологии достаточно много, но часть из них уже хорошо изданы. Их мы на первом этапе отсекли, и осталось 5-7 имен. Выбрали именно Владимира Полетаева: несмотря на молодой возраст, в котором он ушел из жизни, сила его таланта просто ошарашивает. Так что особых сомнений не было: сборник Полетаева будет первым в нашей книжной серии.

Владимир Полетаев стихи

Елена Семенова: За отведенный ему небольшой жизненный срок он успел столько сделать! Стихи, переводы, критические заметки написаны на таком уровне, что когда их читаешь, создается впечатление, будто автору уже глубоко за тридцать, а не девятнадцатый год.

Чем новый сборник отличается от той книги, которая вышла в 1983-м?

Елена Семенова: В той книге по цензурным соображениям не все было корректно. Например, объединены в циклы те стихи, которые на самом деле между собой никак не связаны. Есть тексты, где много упоминаний церквей, религиозной терминологии, и составители решили, что будет проще пройти цензуру, если все это окажется в одном цикле, а не разбросано по книге.

Ремма Арштейн: Или был цикл «Стихи о народной воле», в который впихнули совершенно отдельное стихотворение «Не приходите, что вам до меня…» и «Свобода, да, о вечная свобода…», потому что иначе поместить его было нельзя. Они с таким трагическим пафосом, неподобающим советскому юноше. А в цикле получается, что это как бы стихи народовольцев о грядущей смерти, — все в порядке с идеологической точки зрения. И еще в этой книге были текстуальные исправления и даже дописанные за Володю строчки. Все это, конечно, из благих побуждений делалось.

В подборке текстов Полетаева для новой книги мне сначала не все понравилось. Например, я считала, что не показаны некоторые серьезные и важные переводы, а менее важные — например, стихов белорусской поэтессы Раисы Боровиковой — представлены в большом количестве. Но потом я решила, что это даже хорошо: в одной книжке есть одно, во второй появилось что-то новое, ранее никогда не напечатанное. Кроме того, в сборнике есть переписка Володи с девочкой Аллой, с которой он общался письмами три года. Включили фрагмент статьи о Володе его отца Григория Гершензона. Получилась такая картина жизни подростка конца шестидесятых годов. Новый сборник создает более объемный портрет Володи Полетаева.

Ремма Арштейн
Ремма Арштейн со сборником Владимира Полетаева

Николай Милешкин: Вообще, в России очень много талантливых людей, которых мало кто знает, а стоило бы. То, что мы хотя бы некоторых из них выводим из тени, — уже хорошо. Хотелось бы, чтобы этим занималось больше людей. И чтобы в стране сильнее ценили своих талантов.

Ремма, каким вам вспоминается Полетаев?

Ремма Арштейн: Он был замечательный. Абсолютно солнечный мальчик. Никакого тяготения к смерти, как сейчас иногда про него говорят, не было. Может быть, присутствовало некоторое ее осмысление, как у всякого подростка, но не более. Мы очень радовались жизни, нам было весело. Ходили в театр, на выставки. Часто жили у меня на даче, ходили за грибами, хохотали, читали стихи. Самое горькое, что Володя самоубийство осуждал. Мы много говорили — про Есенина, Маяковского, поэтому я знаю, что он к этому относился очень отрицательно. А главное, у него был исключительно высокий и ранний профессионализм. Вы не представляете, сколько он знал!  У Володи были энциклопедические знания в области литературы, особенно русской, советской. Его черновики показывают, как серьезно он относился к стихам, заметкам, переводам. Зачастую целый блокнот исписан одним стихотворением: варианты, варианты, варианты… Потом какие-то строчки из этого стихотворения переходят в другое, а все остальное зачеркивается. Он работал очень много, непонятно, когда успевал. А еще мы были большие антисоветчики. Когда наши вошли в Чехословакию, мы были у меня на даче. Так Вовка быстро поехал в Москву убирать всякие запрещенные издания из квартиры, которые могут при обыске найти. Такие мы были дети.

Николай Милешкин: Хотя по его творчеству никакого антисоветского пафоса не ощущается…

А каким вам ощущается его творчество?

Николай Милешкин: Если в двух словах, это поэт одинаково глубокий и по мысли, и по эмоциям. Огромная эмоциональная глубина, способность чувствовать феномены бытия. Один человек видит, например, снег и ничего не ощущает. Белая гадость лежит под окном, как пел Цой. А для Полетаева снег как живое существо. У Даниила Андреева в «Розе Мира» есть такое понятие — стихиали, как бы души природных явлений. Вот Полетаев эти стихиали чувствовал и мог передать словами. И в его внутренний мир погружаться очень комфортно.

Николай Милешкин
Николай Милешкин

Елена Семенова: Это очень эмоциональный, тяготеющий к традиции, чрезвычайно музыкальный поэт. Его стихи покоряют. Кажется, что музыка тебя захватывает, кружит, кружит и уносит в небеса.

Ремма Арштейн: Я бы сказала, что его стихи не только музыкальные, но еще и очень живописные. Они цветные. В школе, где я работала, бывали конкурсы на иллюстрацию полетаевского стихотворения. Кстати, мы и вечера Володиной памяти проводили раз в пять лет. Так вот, его стихи очень легко рисовать, особенно акварелью. Там столько цвета!

А еще он делал переводы других поэтов — с немецкого, грузинского, английского, испанского, литовского и так далее. Какие из этих языков он знал?

Ремма Арштейн: Хорошо знал английский и грузинский языки.

Елена Семенова: Вообще, в Грузию он был влюблен. Читал грузинскую поэзию, мечтал там побывать…

Ремма Арштейн: И даже побывал — во время языковой практики. В то время мы все ужасно любили грузинскую литературу. Нодара Думбадзе просто обожали. Ахмадулина переводила с грузинского разные прекрасные стихи, писала свои. Была первая выставка Пиросмани. Мы ходили, кстати, с Вовкой на нее. А с грузинским получилась интересная история. Тогда в Литературный институт принимали только тех, кто имел хотя бы два года рабочего стажа, сразу после школы не брали. А Володя, когда ходил в десятый класс, выступил на одном из литературных вечеров, которые вел известный поэт и преподаватель Литинститута Лев Озеров. И Озеров пригласил Володю ходить на свой семинар, где его в свою очередь разглядела Анаида Беставашвили — крупная переводчица с грузинского языка. Она сама предложила Володе заниматься с ним грузинским. А потом Союз писателей Грузии отправил письмо в Литературный институт с просьбой, чтобы Полетаева как особо талантливого приняли на учебу без стажа. Володя всегда смеялся: я особо талантливый, у меня и справка есть! И его, действительно, взяли в Литинститут. Он занимался в двух семинарах: поэзией и переводами.

Владимир Полетаев стихи

Николай Милешкин: В своих переводах, как и в стихах, он совмещает интеллектуальную и эмоциональную стороны. Например, когда переводит Рильке, в текстах проявляется эмоциональная глубина, которая у других переводчиков отступает перед некоторой интеллектуальной отделкой и изощренностью. Причем это вовсе не делает тексты Рильке интеллектуально более простыми, а придает им объем.

Ремма Арштейн: Его переводы одновременно становились его стихами. Я помню, как он мне читал «А в доме глухо и темно…» — перевод стихотворения Отара Чиладзе, и я говорила: «Это не может быть перевод, потому что я знаю, про какой дом стихотворение написано!» И Володя соглашался с тем, что, да, именно про этот дом, но при этом все-таки перевод. А еще в его варианте стихи иногда сильно улучшались. Грузины шутили, если бы Медея Кохидзе написала такое стихотворение как «Ворона» (перевод Полетаева), она могла бы умереть спокойно.

А каких он любил русскоязычных поэтов-современников?  

Ремма Арштейн: Это было такое время, когда все мало-мальски приличные дети писали стихи. Нас окружали молодые поэты, и надо было обладать Володиным талантом, чтобы так ценить творчество других. Помню, он называл себя «реакционным критиком никитинской эпохи», потому что в его литературной группе был такой мальчик Женя Никитин, который писал хорошие стихи. Володя мог и критиковать, но в основном считал всех гениальными.

А кого из известных современников любил?  

Ремма Арштейн: Вознесенского, Ахмадулину, Юнну Мориц, Новеллу Матвееву. Особенно отличал Владимира Соколова. Горячо восхищался Твардовским, даже написал про него два стихотворения. Окуджаву любил, Галича… Евтушенко мы не любили. Володя очень злую пародию написал на Евтушенко. У нас была такая поговорка: «Так, дело к ночи, пошли Евтушенке окна бить!» Мандельштама очень хорошо знал в отличие от многих, потому что его стихи тогда только в списках ходили. Вообще, Володя всех знал. У нас был такой способ развлечься: выискивали какого-нибудь малоизвестного поэта из библиотеки «Огонька» и спрашивали про него Володю. Он в ответ выдавал библиографию этого поэта, биографию и программное произведение. Вовка знал все. Он любил поэзию и жизнь тоже любил.

Почему юноша, который так любил жизнь, вышел из окна?  

Ремма Арштейн: Мы знаем почему. Но раньше я про это не рассказывала. Мама Володи была очень верующим человеком, для нее самоубийство сына еще и оттого страшная трагедия, что это был великий грех в ее понимании. Ей тяжело было даже говорить об этом. Мне не по себе, что я иду как бы против ее воли, но все-таки лучше рассказать, чем плодить выдуманные версии.

Володя постоянно влюблялся. На этот раз он влюбился в дочь знакомых семьи, у которой не очень сложилась жизнь: она была немного старше, одна с маленькой дочкой. Володя хотел жениться, удочерить девочку, но его, восемнадцатилетнего, не принимали всерьез. Дама все время наставляла Володю на путь истинный. Она инициировала его попытку перейти из Литературного института в университет на искусствоведение, Володю не взяли, он очень переживал. У них все время было такое нагнетание стресса. И в какой-то момент они поссорились. Володя сказал, что покончит с собой, она не отнеслась к этому серьезно. И он посчитал, что потерял лицо. Это глупейшая ситуация, которой просто нет названия. Он это сделал только потому, что так сказал. Ему с детства высокие нравственные критерии прививались, высокая планка во всем. Мама твердила: долг, честь, ответственность… В общем, он посчитал, что раз сказал, обязан совершить. Его мама увидела, что он в плохом состоянии. Вышла из комнаты, чтобы попросить Григория Самойловича не ходить на работу, потому что Вовка плохо себя чувствует. А он в это время открыл окно и выпрыгнул.

Владимир Полетаев — поэт и переводчик. Родился в Саратове 27 августа 1951 года, затем с семьей переехал в Москву. Окончил школу № 567, учился в Литературном институте имени Горького. Писал стихи, переводил с грузинского, немецкого, белорусского и других языков. При жизни было только несколько публикаций его стихотворений. 30 апреля 1970 года Владимир Полетаев покончил с собой. В 1983 году в тбилисском издательстве вышла книга его стихов и переводов «Небо возвращается к земле». Второй сборник поэта опубликован в книжной серии «Поэты литературных чтений «Они ушли. Они остались» в 2019 году.


Читайте «Литературно» в TelegramInstagram и Twitter


Это тоже интересно: 

Борис Кутенков: «Настоящие поэты не страдают»


По вопросам сотрудничества пишите на info@literaturno.com