Интервью

Фрагмент обложки романа Ильи Оганджанова «Человек ФИО»

Писатель Илья Оганджанов рассказывает «Литературно» о своем романе «Человек ФИО»

Московский поэт, прозаик и переводчик Илья Оганджанов говорит о своем дебютном романе в рассказах «Человек ФИО», вышедшем в издательстве «Алетейя», а также цитирует классиков, размышляет об идеальных условиях для работы писателя и делится мнением о современной литературе.

Вы говорили, что «Человек ФИО» начался с поисков новой романной формы. Чем не устроила старая? Почему в итоге — мозаика, роман в рассказах?

Илья Оганджанов

«Человек ФИО», действительно, начался с этих поисков. Сначала было несколько рассказов, связанных одним героем, общими сюжетными линиями, общей темой, сквозной интонацией. И я задумался, можно ли в будущем их объединить. Первым простым решением, конечно, было сложить рассказы в сборник, и дело с концом. Но появлялись новые рассказы — как продолжение уже написанных. Начала складываться история моего героя. И я почувствовал: что-то здесь не так просто. Писать традиционный роман — очередной гроб с музыкой, от которых ломятся и трещат полки книжных магазинов, — было скучно и лень. Да и что такое традиционный роман? Конечно, я немного утрирую. Для определенного рода повествования стандартная романная форма вполне органична. К тому же она привычна читателям, опробована издателями, в коммерческом смысле предсказуема и в меру безопасна. Тут хотелось бы сделать лирическое отступление и поблагодарить издателя Игоря Савкина: он без колебаний отважился напечатать мою нестандартную прозу, которую в одном отказавшем мне издательстве назвали, по-моему, удачно, «прозистой прозой».

Стандарт, шаблон, формат — в этом, в принципе, нет ничего дурного. Но, как правило, нет и искусства. Мне нужно было найти форму, вполне органичную для моего героя, для того времени, о котором я писал, и для меня как для автора. Для более убедительной аргументации позвольте прибегнуть к авторитету Льва Толстого. Про «Войну и мир» он говорил, что «это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника». Это то, «что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось». В качестве оправдания подобного отступления от канонов Толстой приводит примеры из русской литературы: «История русской литературы со времени Пушкина не только представляет много примеров такого отступления от европейской формы, но не дает даже ни одного примера противного. Начиная от «Мертвых душ» Гоголя и до «Мертвого дома» Достоевского, в новом периоде русской литературы нет ни одного художественного прозаического произведения, немного выходящего из посредственности, которое бы вполне укладывалось в форму романа, поэмы и повести». Так что в каком-то смысле я пошел традиционным, проторенным путем. И мой роман в рассказах — традиционное для русской литературы отступление от европейской формы.

Основная связующая тема всего текста — это время, память?

Можно сказать и так. На эти нитки в принципе можно нанизать любое повествование. В основе построения романа «Человек ФИО» — клиповое, во многом разорванное сознание современного человека и, возможно, в еще большей степени — человека родом из девяностых, каким является герой моей книги. Добавьте сюда разорванное историческое время, исторический слом, на фоне которого развиваются события в романе: советские годы, годы детства героя, девяностые и начало двухтысячных. В исторической хронике они будут благополучно увязаны — год за годом, но в душе и в памяти эту разорванность, изломанность не преодолеть. И многие из нас сегодня вспоминают девяностые как нечто живое, близкое, вспоминают преимущественно эмоционально, а значит — нелинейно. Да и вообще всякое воспоминание, которое пытается охватить жизнь или значительный ее отрезок, — нелинейно. В памяти всплывают какие-то эпизоды, события, которые и складываются потом в картину целого. Из всего этого и родился мой роман в рассказах. Где ваш роман по шкале «нон-фикшн, автобиография — автофикшн — художественный вымысел»? Грубо говоря, сколько в нем документальности?

На этот вопрос довольно сложно ответить — настолько все переплетено и в жизни, и в книге. Реальные события, вымышленные истории, воспоминания, сны… Мне, к примеру, никогда не удавалось долго и последовательно вести дневник. В какой-то момент свои размышления и пережитые события я начинал превращать в рассказы — превращать нон-фикшн в фикшн и наоборот. На этом дневник заканчивался. Можно вслед за Флобером и Сашей Соколовым сказать: «Человек ФИО — это я». Или вслед за Лермонтовым попросить читателя не путать автора с героем романа. Но все это будет не совсем верно. Думаю, редко кто из стоящих писателей смог бы однозначно ответить на ваш вопрос. И еще меньше нашлось бы охотников это делать. Что-то было, чего-то не было, что-то было, да не так… А в общем, какая разница? Обращаясь здесь уже не к вам, а к читателям, процитируем Георгия Иванова: «Вас это не кусается».

Это ведь ваш дебют в крупной прозе? Что далось сложнее всего?

Да, в крупной — дебют. Работал довольно долго. Труднее всего было найти баланс между рассказами — составными элементами романа, чтобы из этой мозаики сложилось единое целое. Отбросить лишнее. Выстроить. Собственно, повествование, вся история, укладывается в первые три части. Четвертая — «Рассказы длиной в одну выкуренную сигарету» — это своего рода эпилог. Как, знаете, бывает, когда рассказываешь кому-то о своей жизни, а потом, уже расставшись с человеком, вспоминаешь какие-то мелочи или что-то важное, что забыл, упустил или не захотел рассказать, а в этом, может, и крылось самое главное. Вот из такого шлейфа обрывочных воспоминаний, словно из того, что не вошло в книгу, и состоит заключительная часть. На нее тоже ушло достаточно много времени. Не хотелось ничего упустить и при этом надо было отсечь все лишнее. Надеюсь, мне это удалось. И конечно, непрерывно шла работа над текстом. Какие-то фразы я правил, переделывал, шлифовал уже в верстке, которая уходила в печать.

Кроме прозы вы пишете стихи и переводите. Если нужно бы было представиться одним словом, как бы вы это сделали? Писатель? Поэт? Литератор?

Начинал я со стихов. Хотя в глубоком детстве сочинял сказки. У меня вышли две книги стихов: в начале 2000-х — «Вполголоса», в 2019 году — «Тропинка в облаках», и сейчас выходит третья — «Бесконечный горизонт». Первые две — это верлибры, «Бесконечный горизонт» — рифмованные стихи. Перевожу довольно мало — от случая к случаю. Но порой крайне увлекаюсь этим занятием. Так было с переводами великого китайского поэта Ду Фу. Определить себя одним словом… Из предложенных вами выбрал бы поэта. «Я — поэт, тем и интересен».

Расскажите, как работаете. Без чего писателю не быть? Без вдохновения, без своей комнаты, без стола, без общения, без путешествий, без тишины и так далее.

Без таланта. И без трудолюбия. Истины банальные, но проверенные временем. Все остальное, перечисленное вами, тоже необходимо, однако, используя математическую терминологию, необходимо, но не достаточно. Конечно, идеальные условия — это тишина, покой, собственный кабинет, письменный стол, счет в банке, чтобы не думать о деньгах и иметь возможность путешествовать… Но это все из области фантастики. А в реальности приходится изыскивать время — это, наверное, самое сложное, потому что подавляющее большинство современных писателей и поэтов вынуждены работать ради хлеба насущного. Поэтому пишешь чаще всего ночами. Но несколько раз в году удается сбежать от всех и вся — куда-нибудь в деревню. Там я работаю почти круглосуточно. Вдохновение? Штука, конечно, хорошая. Без него нельзя. Но непостоянная. Так что сидеть и ждать его — дело неблагодарное. Как говаривал Марсель Пруст, оставим красивых женщин мужчинам без воображения.

Каких-то писательских ноу-хау у меня, наверное, нет. Просто надо сосредоточиться, от всего отключиться. Это бывает сложно. И потом должна прийти первая строчка — не важно, стихи это или проза. Первая строчка должна прийти сама, родиться, слететь свыше — назовите, как хотите. А вот вторую надо уже придумать самому… И тут желательно не оплошать. Хотя и первую надо расслышать точно и ясно. И вообще, в нашем деле, как и в любом, точность и ясность — это альфа и омега.

В романе «Человек ФИО» — калейдоскоп лиц, и наверняка часть людей, прочитавших этот текст, себя узнали. Как люди реагируют на то, что «он и меня посчитал»?

Отзывов от прототипов у меня почти нет. Кто-то из знакомых углядел себя, да совсем не там. Кто-то не разглядел. Кто-то промолчал. Кого-то из прототипов уже нет на свете. Кого-то и не разглядишь за напластованиями вымысла. А в целом я не уверен, что читателю, тем паче прототипу, надо общаться с автором и выяснять, откуда уши растут. Это скорее дело критиков.

Расскажу вам историю про прототипов. Моя знакомая жила с мужем-летчиком на Кубе еще в советские времена, когда у нас на острове была база. Они там познакомились со стариком, про которого Хемингуэй написал «Старика и море». И Хемингуэй, как уверял старик, обещал подарить ему лодку, да так и не сдержал слова. И тогда наши советские летчики, служившие на Кубе, скинулись и купили старику лодку. Но разве от этого повесть «Старик и море» перестала быть шедевром литературы? А, скажем, был такой большой советский писатель Панферов, в свое время главный редактор журнала «Октябрь», так он со своими прототипами чаи гонял, выпивал и всячески их привечал, после того как описал в своих романах. И кто сейчас помнит и читает его произведения?

Ваш роман сравнивают иногда с текстами Бунина, рассказами Юрия Казакова. На кого-то из классиков оглядывались при написании? Кто ваши учителя?

Старался ни на кого не оглядываться — классики всегда у меня перед глазами. Если говорить про учителей в прозе, про влияния, то в разное время это были разные писатели. Конечно, Бунин, Чехов, Юрий Казаков, а еще — протопоп Аввакум, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Тургенев, Шаламов, Платонов, Булгаков, Газданов, Саша Соколов… Из зарубежных писателей я бы назвал прежде всего Хемингуэя, Сэлинджера, Гамсуна, Акутагаву, Кавабату, Пруста, Стерна, Трумена Капоте, Беккета, Натали Саррот… В общем, целая библиотека получается, а список еще и не начинался.

И говоря об учителях в литературе, я хотел бы обязательно сказать об Ольге Ивановне Татариновой, замечательном поэте, прозаике и переводчике, которой я очень многим обязан в постижении литературной науки. К сожалению, ее уже нет с нами.

Любовь к русской классике и англоязычной поэзии — как они для вас сочетаются?

Сочетаются органично. Если под любовью к англоязычной поэзии вы подразумеваете переводы, то здесь русская классика как нельзя кстати. Переводим мы на русский, поэтому равняться надо на лучшие отечественные образцы — как переводческие, так и оригинальные. Переведено мной немного, как я говорил, и все это довольно спонтанные вещи. Но благодаря «Новому миру» и заместителю главного редактора этого журнала Павлу Крючкову, который ведет в издании стихотворную рубрику и рубрику переводов, многие из моих переводов увидели свет. Например, «О, капитан! Мой Капитан!» Уитмена или подборка стихотворений Ду Фу. А в журнале «Фома» не так давно вышел перевод знаменитого стихотворения Фроста «Зимним вечером у леса». Есть еще в моем портфеле «Пепельная среда» Т. С. Элиота, несколько стихотворений Сильвии Плат, Филипа Ларкина… Но, повторюсь, все это были спонтанные порывы.

Что скажете о современном литературном процессе?

Прекрасно, что сегодня можно печатать, что хочешь, и писать, что хочешь. С другой стороны, это же и огорчает. Предоставленные сами себе литераторы немного расслабились и все меньше внимания уделяют слову и работе над словом. Уровень профессионализма порой оставляет желать. Не менее печалит отсутствие внимания со стороны критиков к собственно тексту, к словесной ткани, к тому, как написаны стихотворение, рассказ, роман… Все увлечены темами, сюжетом, идеями, что там нам хотел сказать автор. А какая нам разница, что он хотел сказать, если говорит он это либо деревянным, кондовым совписовским языком, утрамбованным в неудобочитаемый романный кирпич, либо подзаборным стильком с ужимками да смешками, либо на волапюке с потугами на интеллектуальность, либо просто вываливает на страницу набор слов, замаскированный под поток отсутствующего сознания?.. Ни тебе музыки фразы, ни интонации, ни точности слов. Какая-то лексическая неряшливость, суетливость и торопливость, тотальная приблизительность в выборе слов, скоропись вперемешку с борзописью. Хорошо если где-то редактор пройдется, причешет, как правило, всех под одну гребенку, а то так в расхристанном виде и выйдет книжка, и в премиальные списки попадет. Вроде все по-русски, а русский язык там и не ночевал. А в целом, конечно, все хорошо и сервильно. Писатели пописывают, читатели почитывают. Или уже не почитывают.

Беседовал Слава Лавочкин


«Человек ФИО»: реальные события, вымышленные истории, воспоминания, сны… Из чего соткана наша жизнь? И что в итоге от нее остается? Да и что можно считать итогом? Главный герой романа в рассказах Ильи Оганджанова «Человек ФИО» мучительно ищет ответы на эти вечные вопросы. И в тщетных попытках обрести свое место в жизни теряет страну, в которой родился, друзей, возлюбленную и в конце концов — самого себя. Мозаичное полотно романа, искусно сложенное из небольших повестей, остросюжетных и бессюжетных рассказов, импрессионистических миниатюр, представляет трагическую судьбу потерянного поколения 90-х, пережившего жестокую и бесславную эпоху перемен.


Читайте «Литературно» в Telegram и Instagram


Это тоже интересно: 

«Утопия-авеню»: новый роман Дэвида Митчелла


По вопросам сотрудничества пишите на info@literaturno.com