Зачем протоколировать бутерброды, трусы и салфетки в столовых? Книжный обозреватель Евгения Лисицына размышляет о «Грустной песне про Ванчукова» врача и писателя Михаила Зуева — вольной энциклопедии советской и постсоветской жизни, вышедшей на днях в издательстве АСТ.
Начнем с литературной цитаты-матрешки — сошлемся на Бернарда Шоу, который ссылался на Герберта Уэллса, где-то утверждавшего, что каждый человек может написать хорошую книгу, если это будет книга его собственной жизни. Михаил Зуев в «Грустной песне про Ванчукова» идет именно по этому пути, и не надо даже разбираться в его биографии, чтобы понять автобиографичность многих деталей — именно деталей, а не общего сюжета. Такую фактуру и точность невозможно почерпнуть из сторонних источников, даже если изучать их долгие годы. Только личный опыт, только прочувствованные на собственной шкуре ситуации. Но обо всем по порядку.
Основных Ванчуковых в романе двое. Один из них, кстати, не в полной мере Ванчуков, потому что в начале жизни носил фамилию Пегов, а внутри себя остался Пеговым до конца. И нам приходится решать, кто же этот Ванчуков из заглавия романа — тот, кто был у истоков всей заварушки, но до финальных страниц в силу возраста не дотянул, либо тот, кто остается до последней сцены, но где-то внутри больше Пегов, чем Ванчуков? Или оба сразу? Ведь Ванчуков-младший во многом стал результатом воспитания (отсутствия воспитания) Ванчукова-старшего и даже несколько искаженно повторял многие его жизненные повороты, о которых кроме как в грустной песне и не расскажешь.
Роман очень долго запрягает, так что читатель, который руководствуется правилом ста страниц (примечание: прочесть первые сто страниц и решить, нравится ли книга, читать ли ее дальше), может попасть впросак. «Грустная песня о Ванчукове» настолько объемна, а структура ее так последовательна, что на этой жалкой сотне вы почти ничего не узнаете о главном герое. Только о его прабабках и прадедках, бабушках и дедушках, Ванчукове-старшем и смутных годах между двумя великими войнами. Годы эти показаны весьма фрагментарно и обрывочно, потому что у автора о них нет личных воспоминаний, а браться за домыслы ему не по душе. Так что некоторые лакуны Михаил Зуев заполняет зарисовками природы, городских пейзажей и разных мелочей, о которых имеет представление. Так, например, прогулка по улице какого-нибудь седьмой воды на киселе родственника может превратиться в несколько страниц тяжеловатых метафор, полных красок, звуков и запахов. Все это, конечно, передает настроение и атмосферу, но возникает неизбежный вопрос: а нужно ли оно в начале? Так ли необходимы длинные главы предыстории, заполненные искусственными картинками и обрывками чужих судеб? Понятно, что автор хочет проследить историю зарождения персонажа из самых глубин, докуда только дотянется щупальце человеческой памяти. Обстоятельства формируют людей, а эти люди, в свою очередь, влияют на остальных. И все-таки: не слишком ли подробно описание второстепенных персонажей, которые канут в небытие, как только мы к ним привыкнем?
Словом, первая (но не особо значительная) часть романа способна ввести в заблуждение. Можно подумать, что автору не удается держать ритм. Одна сцена затянется на несколько страниц, а потом за абзац пролетят годы. Такая временная неряшливость способна отпугнуть, но если проявить терпение, читатель будет вознагражден: все устаканится с появлением Ванчукова-младшего. Его детские годы стремительны и фрагментарны, вероятно, по той же причине: мало кто хранит достаточное количество воспоминаний о жизни до подросткового возраста. Но как только Ольгерду Ванчукову исполнится тринадцать, в нем проснется сознание. И начнется совсем другой роман — подробный, неторопливый, личный. И очень интересный. 
Ольгерд Ванчуков — нелюбимый сын нелюбящих родителей. Иногда это сообщается напрямую, во внутренних размышлениях героя, но гораздо чаще сквозит в деталях. Заброшенный, одинокий, слишком далекий из-за разницы поколений от отца. Да и мать не лучше. Эпизоды говорят о неприкаянности «сорняка»-Ванчукова куда лучше, чем прямые утверждения. Чего стоит брошенное вскользь замечание об абсолютном слухе героя, который никто не стал развивать, потому что плевать вообще на этого мальчишку, растет и растет. Вспомните советских детей и их мамаш: как отчаянно они вгрызались в малейшие проблески таланта в своих чадах, мгновенно составляя расписание кружков на годы вперед. Ванчуков же растет сам по себе, и до конца романа — по ощущениям — так и не сможет простить родителям отчужденности. Само собой, это не может не отразиться на его самостоятельности, взрослении, поведении и даже сексуальности.
Лучшая часть книги начинается, когда герой в плавном течении времени доплывает до семидесятых и восьмидесятых — красочных, подробных, узнаваемых. Только удивляешься памяти рассказчика-автора, сохранившей все эти мелочи. Можно смело использовать текст в качестве культурологического пособия: паяние любой техники, касторовое масло в тесные ботинки, исторически точная карта Москвы со всем ее транспортом. Зуев прекрасно передает речь героев эпохи, которую тоже бережно сохранил и смог правильно маркировать по времени: Штепсель и Тарапунька, десюлики, подзабытый сленг и, конечно же, музыка на фоне. Впрочем, у меня — единственный раз за все семьсот пятьдесят страниц — вызвало сомнение слово «дилдо», сказанное в перестройку. Возможно, в просвещенной Москве его действительно использовали, но в большинстве других городов употребили бы «самотык».
Ванчуков учится в медицинском, встречается с девушками, испытывает искренние эмоции и презирает равнодушие. Это не герой с распахнутой на груди рубахой и желанием лезть на амбразуру, а обычный человек с хорошими способностями, который варится в бульоне окружающей его эпохи. Если вдруг зафиксировать столько бытовых подробностей о сегодняшнем времени, читатель скажет, что автор повредился умом. Зачем протоколировать бутерброды, трусы и салфетки в столовых? Но, допустим, Чудаков с романом «Ложится мгла на старые ступени» или Зуев с «Грустной песней про Ванчукова» с этим не согласятся. Иногда нужно протоколировать, ибо время проскользнет — и не запомнишь. Все быстро изменится, и спасибо тем, кто сумеет сохранить живые свидетельства эпохи, а не сухие статьи в справочнике.
На лихие девяностые автор смотрит уже с нелюбовью, поэтому ускоряет и ускоряет повествование, а потом и вовсе сворачивает в простой, но закономерный финал. Его герой мог бы существовать и дальше, в нулевых, если бы сам себе не создал в течение жизни проблем, от которых проще избавиться разом, чем решать каждую по отдельности. И тут остается лишь радоваться, что персонаж хоть и набрал часть жизненной фактуры у автора, но в общем и главном они не схожи.
«Грустная песня про Ванчукова» понравится тем, кто хочет поностальгировать о советской эпохе, и тем, кто эту эпоху не застал, но для общего развития жаждет прикоснуться. Дотошность и детальность здесь истинно энциклопедическая, плюс совсем нет лакировки и ни грамма идеологии, что было неизбежно в литературе «из момента». Ну а про правило ста страниц, которое в данном случае не работает, вы предупреждены.
Михаил Зуев. Грустная песня про Ванчукова. АСТ, 2021
Читайте «Литературно» в Telegram и Instagram
Это тоже интересно:
По вопросам сотрудничества пишите на info@literaturno.com
