Обзор

Осип Мандельштам

Писатель Надежда Муравьева рассказывает, за что Осип Мандельштам оказался на Лубянке и почему «кремлевский горец» Сталин приказал поэта «изолировать, но сохранить».

В ночь с 16 на 17 мая 1934-го в квартиру 26 в доме номер 5 Нащокинского переулка никто не спал. Горели огни, чекисты рылись в бумагах. Арестованные рукописи лежали стопкой на столе, остальные листы бросили на пол — на них остались следы каблуков. Жена хозяина квартиры Осипа Мандельштама Надежда Яковлевна и верный друг Анна Ахматова молча курили и смотрели, как чекисты топчут стихотворные наброски. Наконец, под утро чемоданчик в тюрьму с нехитрыми пожитками был собран, чекистами прочтена лекция о вреде курения: мол, лучше есть леденцы, а то что вы все курите. Разворачивался самый настоящий трагифарс с обычными уверениями: дескать, зачем вы так много вещей даете с собой, долго не задержим — посидит у нас и отпустим.

В 1934 году многие арестованные еще верили таким словам.

Справа налево: А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Петровых, Э. Мандельштам (отец поэта), Н. Я. Мандельштам (жена поэта), А. Э. Мандельштам (брат поэта). Москва, 1933–1934 годы.

Наконец, рукописи были собраны. Мандельштам простился с женой и Ахматовой, его увели. Оставшись вдвоем посреди разгрома, хозяйка и гостья принялись гадать, за что арестовали. Обычно Ахматова в голос кричала на тех, кто интересовался, за что кого-то посадили: «Пора бы уж знать, что у нас сажают не за что!» Но сейчас было особенно важно. За что? Искали везде, но взяли всего 48 листов: это означает, что искали что-то прицельно, а не просто хватали, что под руку подвернется. Надежда Яковлевна еще успела вынести из дома и спрятать у знакомых оставшиеся рукописи, вернулась домой, и тут к вечеру снова нагрянули чекисты. Ушли несолоно хлебавши: того стихотворения, которое они так тщательно искали, не нашли.

Мандельштам сам прочитает его на допросе у следователя Христофорыча, печально известного среди писателей своими жестокими методами работы. Это было впоследствии знаменитое «Мы живем, под собою не чуя страны» — о кремлевском горце:

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца…

У следователя оказался первый вариант «стишка» — «душегубца и мужикоборца», пришлось вписать новые строки. Его заинтересовало, как реагировали те, кому Мандельштам успел прочесть это стихотворение. Например, как реагировала Ахматова. Мандельштам ответил: «Со свойственной ей лаконичностью и поэтической зоркостью, Анна Ахматова указала на монументально-лубочный и вырубленный характер этой вещи…»

На самом деле оценка Ахматовой несказанно обрадовала поэта: он хотел, чтобы «Мы живем, под собою не чуя страны» пели на улицах. Карикатурный лубок, простота и «понятность» стихотворения бросаются в глаза, сильно отличаясь от остальных стихов Мандельштама.

Пожалуй, с ним сравнится по лаконичности и прозрачности только еще один «стишок» (так сам поэт называл стихи) — «Квартира» — о той самой квартире в Нащокинском, где и произошел арест.

А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать —
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть…

Оно, кстати, заканчивается предсказанием, как это часто происходит у поэтов:

И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.

Не случайно «Квартира» по ритму так перекликается с ахматовским:

Я гибель накликала милым,
И гибли один за другим.
О, горе мне! Эти могилы
Предсказаны словом моим…

Ахматова всегда сокрушалась о том, что ей на роду написано провожать друзей в тюрьмы и на смерть: вот и в ночь с 16 на 17 мая она гостила у Мандельштамов и смогла попрощаться с Осипом у дверей, когда его уводили…

Кстати, «Квартиру» следователь Христофорыч не знал — как и «За гремучую доблесть грядущих веков». Пришлось записать прямо с голоса поэта: таким образом Мандельштам «подарил» следствию еще два стихотворения, о которых чекисты и не подозревали. Акт отчаянного мужества — читать на Лубянке эти стихи, свидетельствуя против себя самого.

Но важнее всего для следствия было, конечно, стихотворение о кремлевском горце, который «один лишь бабачит и тычит» (слово «бабачит» здесь тем более уместно, что от него веет поэтикой подлинного лубка).

Проницательная Надежда Яковлевна в своей «Второй книге» так отозвалась об этом стихотворении и о судьбе страны:

«Мандельштам точно сказал: “Мы живем, под собою не чуя страны”. Так продолжается и по нынешний день. Мы совершенно не знаем друг друга, разобщены, больны, усталы… Среди нас есть поборники старого — убийцы, искатели мелких удовольствий, сторонники “сильной власти”, которая уничтожает все, что ей мешает. И еще есть огромные, мрачные толпы сонных и неизвестно о чем думающих людей. Что они помнят, что они знают, на что их можно толкнуть? Успеют ли они очнуться или, погрузившись в полную спячку, позволят уничтожить все живые ростки, которые пробились за последние несколько лет?.. Капли, щепки, солдаты или единицы — мы были действительно “разбрызганы и разъяты” и мучительно переживали свою отьединенность, оторванность от себе подобных. Мы вступали только в механические соединения: жильцы коммунальной квартиры, “последний” или “крайний” в очереди, член профсоюза, который существовал для дополнительного надзора и воспитания, единица в штатном расписании…»

Осип и Надежда Мандельштамы

Однако важно еще одно: как же воспринял «посвящение» Сталин? Почему в деле Мандельштама появилось очень четкое распоряжение: «Изолировать, но сохранить»? Надежде Яковлевне дали свидание с мужем, рассказали о монаршей милости, позволили ехать с мужем в ссылку… На этом самом свидании Христофорыч вел себя совсем иначе: это раньше он обещал ей, что возьмется за Мандельштама и тот получит полную порцию «стимулирующего чувства» под названием страх.  И действительно: он пытал поэта светом, не давал пить, приказывал водить на допросы по ночам, чтобы заключенный не мог спать.

Теперь же он даже как-то заигрывал и жаловался на подследственного жене: дескать, плохо себя вел ваш Мандельштам. На вопрос «Ваше отношение к Советской власти?» Осип Эмильевич, оказывается, ответил: «Готов сотрудничать со всеми советскими учреждениями, кроме ЧК». И вот — неожиданно — такое чудо. И это после контрреволюционного пасквиля о самом вожде народов, о Сталине!

Судя по всему, Сталину, как ни странно, импонировал такой вот образ «кремлевского горца», подмявшего под себя всю страну — иначе чем объяснить это «изолировать, но сохранить»?

Осип Мандельштам / фото из архива НКВД

Павел Нерлер, председатель Мандельштамовского общества, замечает в одном из интервью:

«Я считаю, что Сталину  понравилось. Большего комплимента он и получить не мог. Потому что в это время и вообще все время Сталину писали разные поэмы, да и Мандельштам решил потом, что так надо, попробовал написать некую оду. Можно было целое первенство открыть, состоящее из  хвалебных в адрес Сталина поэм, которые, предполагаю, оставляли его неравнодушным. А тут — «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи на десять шагов не слышны». Но это же то, к чему Сталин стремился, это же и есть та атмосфера разреженная, с дефицитом кислорода, в которой он и хотел, чтобы жили его подданные. Это и  есть тот совершенный результат вертикальной структуры, которую он выстраивал и выстроил. И вот, пожалуйста, такое подтверждение: тебе все удалось».

Должно быть, это действительно так, потому что Мандельштаму дали еще четыре года жизни. В нищете, в болезни, но все же…

Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен.
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен…

Эти четыре года подарят читателю огромное множество дивных и величавых стихов: это и воронежский цикл, и стихи Наташе Штемпель, и «Стихи о неизвестном солдате». Драгоценное время, которого было отпущено так мало.

Текст: Надежда Муравьева


Читайте также:

День рождения поэта Ахматовой


Читайте «Литературно» в Telegram и Instagram