Обзор

Фото: портрет Астрид Линдгрен в день ее 90-летия 14 ноября 1997 года / KEYSTONE / AP / Tobias Rostlund

К 110-летию со дня рождения Астрид Линдгрен. Писатель и журналист Надежда Муравьева рассказывает, что скрывается в казалось бы веселом смехе автора «Карлсона» и «Пеппи».

«Я нашла клочок бумаги, вложенный в письмо… мне было примерно столько же лет, сколько тебе, когда я это написала: Life is not so rotten as it seems. Но, как и ты, я думала, что жизнь паршива… В свои 19–20 лет я постоянно хотела расстаться с жизнью и жила с одной девушкой, которая хотела этого еще больше. <…> А теперь, в моем нынешнем преклонном возрасте, я считаю, что радоваться довольно трудно, учитывая, что мир таков, каков он есть, и то, что я более не молода, служит мне утешением. Боже, как это бодрит, внезапно обнаружила я…»

Трудно представить, что такие не слишком-то ликующие строки вышли из-под пера Астрид Линдгрен, одной из самых известных и радостных детских писательниц.

Это послание, написанное юной девушке по имени Сара Юнгкранц, было одним из тысяч ответов, которые Астрид сочиняла всегда. Письма от читателей и поклонников без перебоя приходили мешками, их приходилось сортировать и раскладывать по ящикам на чердаке. За всю жизнь Астрид получила 75 тысяч писем. Некий Карлсон спрашивал, можно ли назвать  фирму «Карлсон на крыше», кто-то пытался заставить Астрид купить кусок хвойного леса, дети интересовались, едят ли лошади мороженое, подростки спрашивали, как им жить, кто-то клянчил денег…

Астрид считали «клока гумма» ­­­­— мудрой старицей и духовным учителем Скандинавии, обращались за помощью и советами. Больше всего было восторгов и теплых слов, но попадались и скорбные, тяжелые послания.  Письма юной Сары показались писательнице очень близкими в чем-то: в этих мучительных размышлениях о смерти, о том, до чего все-таки трудно жить, о собственной никчемности Астрид узнавала сама себя младше на несколько долгих десятков лет.

Мы по привычке ассоциируем имя Линдгрен с чем-то веселым: с Карлсоном, который живет на крыше, с Эмилем из Леннеберги, с Пеппи Длинныйчулок, с героями с острова Сальткрока. И нам особенно странно читать о том, как писательница мечтала покончить с жизнью или голодала в Стокгольме. Но было и такое. В свои девятнадцать лет Астрид оказалась одна в столице: за ее плечами была тяжелая ноша — непростой и ранний горький жизненный опыт. Но вернемся назад: в городок Виммербю, где и развернулась вся эта история.

Газета «Виммербю тиднинг» выходила два раза в неделю — восемь полос, сдобренных рекламой. Там можно было встретить разные новости: от анализа международной политики до историй об очередной шведской девушке-«преступнице», задушившей или утопившей своего незаконнорожденного ребенка.

Именно в эту газету Астрид (тогда еще Астрид Эриксон) и приняли на должность репортера. Там она проработала около двух лет. Это были двадцатые годы: время, когда женщины-журналисты в Швеции встречались совсем нечасто, и быть репортером с пером в руке являлось почетным. В глазах тетушек Виммербю молодая девушка-журналист была чем-то диким, невероятным и скандальным. Впрочем, свою дикую природу Астрид уже явила миру до того, как пошла работать в «Виммербю тиднинг»: она коротко постриглась. Это был поступок из ряда вон, открытое противостояние обществу. Астрид приехала в таком виде на хутор Нэсе неподалеку от городка Виммербю навестить родителей, мать Ханна встретила ее ледяным молчанием и до самого конца визита не пожелала разговаривать с непокорной дочерью. Отец, церковный староста Самуэль Август Эриксон, несмотря на мягкий характер, тоже едва ли поощрял такие выходки. Да, бунтарство было свойственно Астрид, а еще и «молодая дурь», как она сама заявляла. Эта «дурь» пополам с неуверенностью в своих силах и завела девушку в тупик или по крайней мере в ситуацию, которая казалась тупиковой. А дело в том, что…

«Нет, наверное, ни одного существа, рожденного женщиной, которое бы не было одиноко. И тут вдруг появляется какой-то человек и заявляет: “Мы с тобой — родственные души, мы понимаем друг друга”. И в глубине твоей души раздается голос, с досадной ясностью произносящий: “Да, черт подери, да”. То есть твой голос, возможно, выражается несколько приличней…» — писала Астрид.

Конечно же такой человек явился и был ни кто иной, как сам пятидесятилетний редактор газеты Райнхольд Блумберг, у которого уже имелось семеро детей и жена Оливия — женщина не слишком-то мягкого нрава. Голос внутри Астрид произнес заветные слова, и пылкий роман завязался.

Блумберг был действительно увлечен, все шло более или менее гладко. Одно плохо: когда Астрид выяснила, что ждет ребенка, — разразился скандал. Внезапно молодая журналистка оказалась как будто одной из героинь газетной хроники, о которых так часто писали в «Виммербю тиднинг» — девушкой с незаконнорожденным дитятей на руках.

Тут-то и начинаются мытарства Астрид, которой пришлось одной уехать в Стокгольм, озаботиться поиском родильного дома, где можно было пребывать анонимно, и позже поместить сына Лассе в приемную датскую семью в Копенгагене: подальше от слухов и сплетен. Она с большими трудностями сможет забрать его из этой семьи лишь через несколько лет.

Вскоре Астрид выяснила, что «ребенка она хочет, а его отца — нет», и это решение стало для нее настоящим испытанием. Как пишет ее биограф Йенс Андерсен: «Тоска, пессимизм и временами возникающие мысли о самоубийстве сильнее всего давали о себе знать, когда длинными воскресными днями Астрид оставалась в большом городе одна. Непрестанные размышления о Лассе с утра пораньше гнали ее на улицу, и все, что в другие дни вытеснялось и тонуло в многочисленных заботах, всплывало из подсознания. Нигилизм и глубокая тоска грызли ее изнутри, как и голод, когда деньги подходили к концу, а корзина из дома давно уже опустела. Часто приходила она на “одинокую” лавочку под кустом у Энгельбретскирке. Всеми покинутая, Астрид находила спасение не в церкви, а в романе Кнута Гамсуна “Голод”, в те годы ставшем библией для матери-одиночки, — так она рассказывала “Экспрессу” в ноябре 1974-го».

Позже Астрид вспоминала: «Все сливалось в единое острое переживание счастья от книги и солидарности с юным Гамсуном и всеми, кто ходил голодным по всем большим городам мира. Как вот, например, я — ну да, ну да, я, конечно, даже близко не голодала, как Гамсун, который, расхаживая по Христиании, жевал кусочек дерева. В Стокгольме я просто никогда не бывала по-настоящему сытой. Но и этого хватало, чтобы отождествить себя с безумным юношей из Христиании и подумать только, что он смог написать такую захватывающую и ужасно забавную книгу о голоде».

В то же время Астрид пишет и ту записку, которую позже нашла и процитировала юной своей корреспондентке Саре: «Да, и точно жизнь — проклятая бессмысленная комедия! Иногда мне кажется, что я заглядываю в пропасть, а иногда утешаю себя тем, что life is not as rotten as it seems».

Этот опыт бедности, мучений о сыне и голода послужит Астрид Линдгрен, когда она будет писать свои самые лирические книги, такие, как «Мио, мой Мио», «Братья Львиное сердце», циклы простых и грустных сказок.

Вот, например, сказка «Рождественский вечер на хуторе Лиллторпет». Она повествует о смерти, которая приходит на бедный крестьянский двор в разгар Рождества. В доме умирает одинокая мать шестерых детей, доктор не может добраться сюда из-за вьюги. Голодные, испуганные дети сгрудились в горнице, а старшая, Анна-Мэрта сидит у смертного одра матери: «Она сидит на стуле у изголовья — скорбное лицо, синее платье давно мало. Указательным пальцем девочка задумчиво водит по резьбе на деревянном остове кровати и ждет. В комнате холодно, топят здесь редко. Анне-Мэрте зябко. В последний раз мама Катарина открывает глаза. Она смотрит на дочь и ощупью тянет к ней руки. Из последних сил она произносит: “Анна-Мэрта… я умираю… позаботься о малышах”. Анна-Мэрта молча кивает. Внезапно наступает мертвая тишина».

Как пишет Йенс Андерсен: «В этом сентиментально-реалистическом рассказе повествователь нажал на все клавиши. Впервые в ряду ранних историй Астрид Линдгрен появляется рассказчик, который, будучи взрослым и взирая на все сверху, в то же время заинтересованно склоняется к ребенку, солидарен с ним, а порой предстает не только сочувствующим, но и посвященным. История не сдобрена моралью, в ней не ищут виноватых. Читатель должен не угрызаться, а сострадать ребенку, который слишком рано и слишком быстро становится взрослым, — ребенку, на котором сосредоточено внимание рассказчика до самой последней точки: «Наступает вечер. Все спят, кроме Анны-Мэрты, которой со многим еще надо управиться. В конце концов она заканчивает дела и забирается на лавку к младшему брату. И тут он выходит, комок, что весь день стоял в горле. Анна-Мэрта плачет, сдавленно и тихо, чтобы не разбудить детей. Ей всего тринадцать. И может быть, она героиня. Но сама этого не понимает. За окном все так же идет снег».

Кто знает, может именно знание о том, как бывает «паршива» жизнь, и дало Астрид Линдгрен стимул написать такие шедевры, как «Эмиль», «Карлсон» и «Пеппи», где наработки прежних лет проявились с новой силой?

Что это? Не смех сквозь слезы, конечно, но смех, в котором скрыто знание обо всех трудностях жизни и несмотря на это он звучит, по-прежнему нас веселя.


Читайте «Литературно» в TelegramInstagram и Twitter


Это тоже интересно:

Джордж Мартин раскрыл главную идею «Игры престолов»


По вопросам сотрудничества и рекламы пишите на info@literaturno.com