По дебютному роману Яны Вагнер «Вонгозеро» — о компании людей, спасающихся от смертельного вируса — вышел сериал режиссера Павла Костомарова «Эпидемия», первый в России крупный кинопроект о конце света. Как «Вонгозеро» превратилось из серии постов в ЖЖ в полноценный роман, что делает истории-катастрофы особенно популярными и почему сериал «Эпидемия» неожиданно вызвал цензурный скандал, писательница Яна Вагнер рассказала «Литературно».
Почему в свое время вы решили написать о смертельной эпидемии?
Я страшно люблю истории о конце света. И в этом далеко не одинока: человечество давно заигрывает с идеей, что все скоро закончится — причем как-нибудь эффектно и зрелищно. Не случайно какой-нибудь сценарий конца света есть во всех религиях. Но в двадцатом веке изобрели атомную бомбу, и человечество вдруг осознало, что конец и правда может случиться не когда-нибудь через тысячу лет, когда прискачут всадники, а завтра, например. На такого рода неврозы искусство всегда быстро откликается, появляется много текстов и фильмов, и поэтому настоящий всплеск интереса случился как раз во второй половине двадцатого века и продолжается до сих пор. Теперь это настольная тема: как мы будем себя вести, если случится катастрофа? Что с нами станет? С таких мыслей и началось «Вонгозеро».
Нет страха, что история может стать пророческой?
Нет, никаких пророчеств. В глобальные эпидемии, способные уничтожить человечество, я не верю, иначе оно давно бы уже исчезло. Не будем забывать, что «Вонгозеро» — фантастический роман, так что катастрофа в нем могла быть любая, она всего лишь декорация, повод поговорить о людях, попавших в эпицентр большой трагедии, и о том, как они с этим справляются.
Слышала, что главы «Вонгозера» вы сперва публиковали в ЖЖ. Это правда?
Верно, идеи написать книгу у меня поначалу не было, я просто выкладывала отрывки в «Живой Журнал». В те времена все что-то писали в ЖЖ, и не только дневники: попадались и стихи, и художественные тексты. Наверное, это было связано с анонимностью площадки: вместо настоящих имен — никнеймы, вместо фотографий — аватары. Не так страшно было предъявлять людям то, что ты делаешь. Все мы тогда интересничали, придумывали разные загадочные псевдонимы. Меня, например, в ЖЖ звали Define Violence — цитата из фильма «Конец насилия» Вима Вендерса, сегодня это ужасно смешно. В общем, никакой амбиции написать книгу у меня не было, но первые фрагменты вызвали резонанс, и я просто не смогла остановиться, и текст действительно превратился в роман.
А что в то время было вашей основной деятельностью?
Я занималась логистикой, фрахтовала пароходы, управляла проектом по доставке гуманитарного медицинского оборудования в российские больницы, а один раз даже написала довольно сложную компьютерную базу данных. В общем, никаких предпосылок для того, чтобы стать писателем.
Зато в «Вонгозере» как раз медицинская тема — ведущая.
Ну, доставлять медоборудование — не значит в нем разбираться. Хотя, пока я писала «Вонгозеро», мне действительно пришлось довольно много всего прочитать. Именно тогда я, например, выяснила, что существуют математические модели эпидемий, которые рассчитывает Всемирная организация здравоохранения. По этим сценариям можно понять, что и с какой скоростью будет происходить в мире, если появится тот или иной вирус. В романе я позволила себе серьезное фантастическое допущение — вирус со стопроцентной летальностью. К счастью, таких не существует.
«В двадцатом веке изобрели атомную бомбу, и человечество вдруг осознало, что конец и правда может случиться не когда-нибудь через тысячу лет, когда прискачут всадники, а завтра, например»
А когда литература для вас превратилась из хобби в профессию?
В этом мне сильно помог экономический кризис 2008 года.
Еще один конец света?
В каком-то смысле — да, и не первый на нашей памяти. Сначала был кризис 98-го, когда мы все разорились и потеряли работу. Потом понемногу наладилось, мы все починили, построили новые планы и придумали себе будущий домик в вишневом саду или беззаботную старость под пальмами, но ровно через десять лет все рухнуло еще раз. У нас с друзьями была маленькая компания, которая в 2008-м обанкротилась, и это был серьезный удар. И вот тут мне здорово помог муж: он предложил взять паузу, ничего не делать и просто подумать, чем бы мне хотелось заниматься. А я как раз успела закончить «Вонгозеро», и когда дым рассеялся, вдруг оказалось, что мне нравится писать гораздо больше всего остального.
Изменились ли с тех времен ваши писательские приемы и техники?
Конечно, все поменялось. Когда я писала первый роман, не было у меня еще ни техник, ни приемов, у меня и представлений не было о том, как это нужно делать. Думаю, сегодня меня бы уволили из писателей за одно только линейное письмо — без возможности вернуться и отредактировать текст, который сразу выкладывался в ЖЖ. Он же потом так и вышел, практически без редактуры. Помню, как редактор «Эксмо» правил его ручкой прямо на распечатке в коридоре издательства — все было очень стремительно.
А новый тираж «Вонгозера», который вышел к премьере сериала «Эпидемия» в «Редакции Елены Шубиной»?
Здесь все по-другому. У Елены Шубиной совершенно другой подход к текстам, поэтому роман подвергся серьезной взрослой редактуре, и мы выловили довольно много «блох» и шероховатостей.
А вообще с каждой следующей книгой все меняется. Единственное, чему я никак не могу научиться, это заранее прорабатывать строгий план истории. Никогда не знаю, чем она закончится. Например, когда я села писать детективный роман «Кто не спрятался», то еще очень долго не знала, кто убийца, для меня это было не самое главное. Нередко я придумываю какую-нибудь сюжетную линию, которая очень нравится, но впоследствии никуда не вставляется, потому что все пошло не так, как было запланировано. История иногда рассказывает себя сама, у персонажей появляется воля, и заставить их делать то, что ты придумал в начале, совершенно невозможно. Со всеми этими открытиями приходится разбираться на ходу.
А что касается первого романа, там я попала в ловушку, опасную для многих начинающих авторов: поначалу брала фактуру для «Вонгозера» из собственной жизни. И в какой-то момент поняла, что нахватала уже слишком много от себя, и надо срочно отойти в сторону.
Почему?
Во-первых, потому что это не очень профессионально. Конечно, мы всегда пишем о себе и близких, таскаем материал из окружающей жизни. Но, мне кажется, хорошие писатели умеют это лучше прятать. Думаю, к третьей книжке я более или менее этому научилась, а вот с первой работала еще довольно бесхитростно. Во-вторых, это болезненный процесс. Когда вы пишете, уровень искренности нужен невыносимый, иначе просто не получается история. И конечно, та правда, которую вы рассказываете, не делает вас лучше или эффектнее — она делает вас беззащитным. Например, мой любимый писатель Филип Рот в своих романах с невероятным наслаждением разбирался со своими женщинами. Это было безжалостно, он их просто уничтожил всех. Филип Рот — один из крупнейших писателей XX века, и романы его великолепны, но его женщин очень жалко при этом, и самого Филипа Рота тоже жалко, потому что в глазах читателя его лирический герой предстает абсолютно раздетым. Эта раздетость необходима для хорошего текста, но доставляет автору огромный дискомфорт в частной жизни. Так что выводить себя в книгах — опасная тропа.
В «Вонгозере» вы в итоге свернули с этой тропы?
Когда я поняла, сколько предстоит пережить моей героине, сразу стало ясно, что позволить себе настолько в нее провалиться — ошибка, история получалась слишком тяжелая и страшная. Судьба персонажа и его переживания не должны стать причиной невроза у автора, автору и так тяжело. Но как выдержать эту дистанцию, до сих пор понятно не до конца. В третьем романе «Кто не спрятался», например, у меня девять героев, каждому посвящена целая часть текста, у каждого свой большой монолог. Я старалась добиться полифонии и несколько лет, пока писала книгу, перепрыгивала из одной головы в другую. И это тоже оказалось очень некомфортно. Вы примеряете чужую кожу, долго ходите в ней и даже думать и разговаривать начинаете как этот придуманный человек. Легкая форма душевного расстройства, я бы сказала.
«Когда вы пишете, уровень искренности нужен невыносимый, иначе просто не получается история. И конечно, та правда, которую вы рассказываете, не делает вас лучше или эффектнее — она делает вас беззащитным»
То есть творческий процесс не доставляет большого удовольствия?
Никакого удовольствия он не доставляет. В самом процессе нет радости. Писатель — несчастливый человек, он страшно мучается все время, пока пишет. Если легко и быстро пишется, стоит перечитать свой текст — скорее всего, ты графоманишь. Настоящие тексты не могут литься, они требуют огромных усилий, и даже это ничего не гарантирует. Словом, пока ты пишешь, тебе все время тяжело, плохо, и ты чувствуешь себя бездарностью. В момент, когда книга закончена, наступает огромное облегчение, но длится оно недолго, потому что сразу после финиша в текст хочется вернуться и его переделать. К тому моменту, когда роман выходит, тебе уже кажется, что все надо было сделать иначе. А со следующей книгой этот кошмар начинается сначала, и вдобавок страшно стыдно за предыдущие тексты.
Почему тогда вы выбрали это своей профессией?
Это и не выбор, скорее потребность. Или зависимость, которую нужно удовлетворять — как пить, когда испытываешь жажду. То есть не писать можно, но тебе при этом так же тошно, облегчения не будет. А так хотя бы случаются редкие моменты, когда понимаешь — поймал, получилось. Удачные фразы, хорошие формулировки, которым ты радуешься. Или кто-то начинает говорить о том, как у него сложились отношения с твоим текстом. Но в целом назвать эту работу прекрасной и радостной я точно не могу.
Работая над книгой, вы всегда выбираете конкретный жанр, но в тексте уделяете большее внимание взаимоотношениям и переживаниям персонажей, а не экшну, свойственному жанру. Почему вам нравится делать именно так?
Я действительно очень люблю жанровую литературу — за то, что она щедра, готова на разных уровнях с читателем взаимодействовать. Не только пригласить его к серьезному разговору, но и развлечь, не дать ему заскучать. Предложить ему внятную историю с увлекательным сюжетом. Именно этого уважения к читателю, по-моему, сильно не хватает современной «серьезной» литературе, которая сюжетом нередко пренебрегает и требует от читателя невероятной усидчивости, огромной мотивации, чтобы разобраться в авторском замысле. Окей, мы поняли, что ты умный и непростой, но что же ты такой скучный тогда? Напрягись и расскажи историю так, чтобы никто не заснул. У Толстого получалось, почему тебе-то зазорно?
А в хорошей жанровой литературе всегда есть эти уровни. «Трудно быть богом» запросто можно читать как увлекательную фантастику про попаданца или как шпионский роман, вообще не подозревая, что это страшная и горькая история о том, что никого не осчастливить против воли, а без просвещения нет прогресса. А «Темные начала» и книги про Гарри Поттера — и как сказки, от которых не оторваться, и как довольно безнадежные богоборческие тексты в рифму сразу ко всему — и к Евангелию, и к Диккенсу, и даже к Стивену Кингу с его жутким миром без взрослых. Так и «Вонгозеро» для меня — история о том, как тяжело и порой невозможно остаться хорошим человеком, когда тебе страшно, а «Кто не спрятался» — о том, какие жуткие формы иногда принимают любовь и дружба, если терпеть и бояться говорить правду. И жанровые декорации для этого разговора я, конечно, выбрала неслучайно.
Вы уже написали фантастический роман, герметичный детектив. Какой жанр выбрали следующим?
Вся жанровая литература прекрасна и заслуживает серьезного отношения. Я бы и любовный роман хотела написать, и исторический, и семейную сагу. Но следующая книжка — это роман-катастрофа, и никакой фантастики не будет, хотя я опять поместила обычных людей в невыносимые обстоятельства, только людей теперь больше, а времени у них меньше: вся история уложится примерно в одни сутки.
«Вонгозеро» для меня — история о том, как тяжело и порой невозможно остаться хорошим человеком, когда тебе страшно, а «Кто не спрятался» — о том, какие жуткие формы иногда принимают любовь и дружба, если терпеть и бояться говорить правду»
Вы следите за отзывами о своих книгах?
Да, всегда их читаю. Каждый, кто предъявляет людям свой текст, должен быть готов к тому, что найдется много читателей, которым он совсем не понравится, но всегда будут и те, с кем все получится, как надо. А еще найдутся страстные поклонники, которые будут писать «вы гений!», «вы Толстой!», и вам будет ужасно неловко, и захочется ответить — не надо, сейчас кто-нибудь услышит, меня же засмеют! А другие точно так же страстно будут говорить, что вы бездарность и графоман, и отвечать им тоже будет глупо и нельзя. В общем, ко всему этому просто нужно научиться правильно относиться. По большому счету, работа с текстом не заканчивается в тот момент, когда он написан. Дальше начинается работа текста с читателем, который в каком-то смысле становится его соавтором. Берет из него только то, что ему доступно, понятно и близко, другое выбрасывает, а что-то добавляет от себя. И для автора это очень полезное понимание — как человек соединяется с текстом, в какой точке в него заходит, в какой выходит и что выносит. Следить за этим очень интересно.
Как вам сериал «Эпидемия»? Сильно отличается от вашей истории?
Для автора этот вопрос всегда непростой. «Вонгозеро» — камерная частная драма, монолог испуганной женщины на фоне гибнущего мира, а «Эпидемия» — динамичный и громкий жанровый проект, рассчитанный на массового зрителя. То, что сериал будет серьезно отличаться от книги, стало ясно еще на этапе сценария, и надо сказать, это здорово помогло мне потом, когда вышел фильм, воспринять его более объективно и увидеть его сильные стороны, а их немало. Самая большая удача фильма, конечно, блестящий актерский состав, настоящий кастинг мечты. У сериала большие амбиции, огромный бюджет, талантливый режиссер, и в сценарии немало ярких идей, чего стоит хотя бы вставка про кафе «Натали» или партизанская война под Череповцом. Его показали в Каннах, он вошел во всевозможные рейтинги, и посмотрели его не только все поклонники жанра, но и те, кто вообще такое обычно не смотрит. Ну и, конечно, у романа появилась новая аудитория, тираж «Вонгозера» в кинообложке улетел со склада издательства за день, и с ноября было уже несколько допечаток. Словом, грех жаловаться, пожалуй, единственное, к чему у меня возникло немало вопросов — это драматургия. Отношения между героями и то, как прописаны их характеры и конфликты.
С этим в сериале проблемы?
Тут все, как в литературе — к тому, что ты рассказываешь, надо относиться всерьез, и упрощать нельзя, обидно упрощать, потому что взрослая продуманная драма в жанровых историях нужна ничуть не меньше. Именно умная драма, а не сюжетные повороты, делает эти истории не одноразовыми, за ней-то мы к ним и возвращаемся перечитывать и пересматривать. К счастью, фильму очень повезло с актерами, которые сыграли так, что вырвались из рамок буквально с первых же реплик.
«Эпидемию» неожиданно сняли с показа после кадров, на которых были беспорядки и расстрел людей. Но потом вернули в эфир. Прокомментируете?
Во-первых, я уверена, что политическое высказывание в пятой серии, после которой показ приостановили и случился громкий медийный скандал, вышло случайно. «Эпидемия» — жанровое кино. В Голливуде на эту тему за последние полвека сотни фильмов снято, и зловещие военные в масках, карантины, зачистки и прочая колючая проволока — это обязательный жанровый компонент, который, конечно, есть и в романе. И то, как все неожиданно вдруг зарифмовалось с Шиесом и московскими протестами, лишний раз объясняет, почему у нас в XXI веке до сих пор не было ни одного фильма о конце света. Пост-ап — развлечение для безмятежных и благополучных, а мы реагируем всерьез и очень нервно. И не в последнюю очередь потому, что выросли на советской фантастике, которой удавалось сказать в разы больше, чем мейнстримовой литературе, слишком хорошо умеем читать между строк. Фантастический жанр для нас — не аттракцион.
«Пост-ап — развлечение для безмятежных и благополучных, а мы реагируем всерьез и очень нервно»
Во-вторых, много разговоров было о реплике в начале шестой серии, где разъясняются события пятой. Вставная она или была там изначально? Если честно — я не знаю. Но понимаете, это не так уж важно. Если эта вставка была обязательным условием для того, чтобы сериал вернулся на платформу — да бог с ней, в самом деле. Для «Эпидемии» все обошлось, и слава богу. Но если дело в цензуре, это очень плохие новости для русского кино в целом, потому что эффект Стрейзанд не всемогущ, и уж кино точно невозможно перевести в самиздат. Всякое кино — очень, очень дорогой проект, и если запретить показ, он просто не отобьется, а восторженные поклонники торрентов денег продюсерам не вернут, сколько бы нежностей не писали в прессе и условном фейсбуке. И если даже «Эпидемию» чудом удалось отбить и вернуть на экран, это все равно очень четкий сигнал остальной киноиндустрии на будущее: фильтруйте себя сами, а то останетесь без денег. И следующим шагом все, конечно, у себя внутренние худсоветы заведут, а мы это уже проходили, и ничем хорошим это не закончилось.
С Яной Вагнер общалась Арина Буковская
Читайте «Литературно» в Telegram и Instagram
Это тоже интересно:
По вопросам сотрудничества пишите на info@literaturno.com
